образах, которые воспринимали его затуманенные глаза. Спотыкаясь, он миновал дверь своего люкса, но задерживаться не стал: глупо было бы укрываться внутри. Кроме того, он имел в виду иную цель.

Один раз он упал, с трудом поднялся, чувствуя необъяснимую слабость, и наконец добрался, куда намечал, – в то место, где коридор резко расширялся и переходил в богато украшенный холл. Он достиг большого лифта.

С некоторым трепетом Хайм нажал кнопку вызова просторного лифта, раздумывая, догадался ли кто-нибудь еще использовать данный способ передвижения на первый этаж. Хайм был уверен, что единственная опасность таилась в передней части замка, где он сам видел мерцающее оранжевое зарево в клубах дыма у подножия овальной лестницы. Безусловно, должна иметься другая лестница в задней части здания.

Его усталые старые ноги в последние дни с трудом удерживали его вес, а сегодня вечером – вероятно, из-за всех этих недавних волнений и ужасов – они были еще более слабы, чем когда-либо. Он не смог бы спускаться по каким-то древним каменным ступеням – скорее всего, упал бы и сломал себе шею.

Немец с тревогой снова нажал кнопку вызова и нетерпеливо ждал звонка, извещающего о прибытии лифта.

Между тем, дым вокруг него становились все гуще. Он согнулся, едва не упираясь лицом себе в колени, – грубый кашель раздирал ему горло. Давило в груди. Он ждал. И ждал.

Среди теней вокруг него было несколько почти осязаемых. Он пытался не обращать на них внимания, но плотно закрывал халатом голову, лишь изредка выглядывая, чтобы убедиться, что лифт еще не пришел, оставшись не услышанным. Когда наконец лифт прибыл, он бросился к медленно открывающимся дверям и засунул между ними пальцы в тщетном усилии ускорить процесс. Но двери открывались положенное им время, а из-за своих стараний он только потерял халат, соскользнувший со спины на пол.

Он попытался протиснуться в отверстие боком и оторвал с куртки своей пижамы в голубую полоску пуговицу – та пролетела через холл и приземлилась на полу около дивана золотого дерева.

Он едва не упал внутрь вместительной кабины, кашляя, брызгая слюной и утирая слезы с глаз. Едва он опомнился, двери лифта стали закрываться. Закрылись они гораздо быстрее, чем открывались, почти захлопнулись.

Дым в лифте походил на тяжелый смог. Когда его глаза приспособились видеть в этих условиях, хотя еще и несколько нечетко, он понял, что был не один.

Собственно говоря, лифт был забит людьми.

Он был забит людьми до отказа, и все они стояли спиной к нему.

И, как ни странно, все они, насколько он мог судить в полутьме, были одеты в такие же сине-полосатые пижамы, как у него.

Когда он несколько раз моргнул, чтобы видеть лучше, то понял, что одежда у них была оборванной и грязной, местами дырявой и болталась на их телах, как если бы была раза в три или четыре больше, чем нужно. А голубые полосы были темнее. И шире.

Хайм пытался подавить кашель, чтобы не привлекать к себе внимание, но не мог сдержаться. В горле у него слишком першило, во рту было слишком сухо. За одним удушающим приступом кашля немедленно следовал другой, потом еще один. Зажимая рот рукой, он пытался заглушить кашель, но в пределах заполненного людьми cпускающегося лифта тот все равно звучал пронзительно. Он не мог вспомнить, нажимал ли он на кнопку первого этажа, когда вошел.

Наконец они стали поворачиваться к нему: изможденные лица, ввалившиеся одержимые глаза, скулы, торчащие над глубоко запавшими щеками, и челюсти, едва не пронзающие кожу. На одежде у них не было пуговиц, а материал был настолько изношенным и грубым, что он задался вопросом, как могли они выживать в таком холоде.

Ибо в лифте было очень, очень холодно, так что дым превратился в ледяной туман. Но никто из них, казалось, этого не замечал. Они просто взирали, как Ариберт Хайм, Доктор Смерть, смотрит на них и дрожит.

И не только от холода, но еще и потому, что даже после стольких лет он вспомнил некоторые из этих изможденных лиц с бритыми головами. Это галлюцинация, вот и все, сказал он себе; прошлое, вызванное к жизни его собственной паникой. Но теперь призраки, которых он, Ариберт Хайм, создал много лет назад, приближались к нему. И даже когда они набросились на него и начали раздирать ему лицо, он все еще верил, что они только плод его воображения. Духов умерших не существует. Несмотря на то что они топтали его и били, сорвали с него одежду и, взломав костлявыми пальцами грудную клетку, вытащили его еще бившееся сердце, он знал, он знал, без тени сомнения, что все это нереально, это галлюцинация, невозможная, чтобы быть правдой.

Но страшная боль, которую он испытывал, была реальной.

И умер он настоящей ужасной смертью, несмотря на то что отказывался в это верить.