15 октября 1941 года в Нескучном саду стояла такая тишина, что слышно было, как падают листья. Вечерело, но в окнах дворца не светилось ни огонька. Даже маскировка была не нужна: здание президиума Академии наук опустело.
Нынешней ночью в детском парке, вблизи проезда с улицы к президиуму, упала фугаска. В музее посыпались стёкла, когда полтонны железа и взрывчатки ухнули совсем рядом. Несколько сотен метров — и от величайших сокровищ науки осталась бы одна пыль. Очевидно, пилот бомбардировщика не знал, что выдающийся палеонтолог Германии Фредерик Хюне обращался в Ставку Гитлера со специальной просьбой — не подвергать бомбёжке здание Палеонтологического музея на Большой Калужской улице, где находятся коллекции мировой научной ценности.
Юрий Александрович Орлов поднялся на высокое крыльцо, открыл тяжёлую дверь. Наткнувшись в темноте на массивные ящики с оригиналами Геологического музея, которые предполагалось эвакуировать вместе с коллекциями ПИНа, он ощупью стал пробираться через большую залу. Здесь, среди пустых витрин и штабелей ящиков, возвышались не тронутые упаковщиками диплодок и индрикотерий. Эти доисторические чудовища казались милейшими существами на свете на фоне коричневого фашистского чудища, которое придвинулось вплотную к Москве.
Впереди ориентиром виднелась полоска света — дверь в квадратную залу. Там, как шутили сотрудники ПИНа, «вечный свет» при заколоченных окнах. Каркасы скелетов, полупустые витрины, а между ними «логово»: на не использованных ещё постаментах и тюках стружек устроили себе постели постоянные обитатели музея — Иван Антонович Ефремов и заведующий препараторской Вольдемар Самуилович Бишоф. Здесь же была и постель Орлова.
Отопление не работало, в «логове» было едва тепло: день и ночь его согревала лишь маленькая спираль от отражательной печки.
Ефремов и Бишоф встретили Юрия Александровича радостными возгласами. После сентябрьского перехода на казарменное положение они почти не бывали в городе и жадно ждали новостей…
К октябрю коллектив Палеонтологического института сжался, как шагреневая кожа. В середине июля с первой группой академиков уехал в Казахстан, в санаторий «Боровое», директор ПИНа академик А. А. Борисяк. Этот же поезд увёз 700 детей академических служащих. На хозяйстве остался штаб по подготовке эвакуации в составе Ю. А. Орлова, И. А. Ефремова и Е. А. Ивановой, которая была назначена заместителем директора. Надо было отобрать наиболее ценные коллекции и подготовить их для длительного пути.
21 июля группа сотрудников ПИНа отправилась в Башкирскую экспедицию Академии наук СССР, организованную для поиска нефти на Урале. Ушли на фронт Р. Л. Мерклин и некоторые технические сотрудники, несколько женщин были эвакуированы по линии мужей.
Ефремов в первые дни войны явился в военкомат (по военному билету он числился морским офицером), однако его пока решили не призывать: и без докторов наук призывников хватало.
А. А. Борисяка вскоре перевели из Борового во Фрунзе, где разместилось бюро биологического отделения Академии наук: Борисяк с 1939 года являлся заместителем академика-секретаря биоотделения.
Оставшийся к середине августа в Москве коллектив палеонтологов немногим отличался от ПИНа ленинградского состава.
Фашисты неумолимо продвигались на восток. Стало ясно, что музейные ценности надо срочно вывозить. Каждую ночь звучал сигнал воздушной тревоги. Одна зажигательная бомба пробила крышу музея и упала на чердак. Сотрудники, дежурившие за пожарных, быстро потушили её.
Президиум академии дал на вывоз принципиальное согласие, но куда везти и где хранить? Иван Антонович предложил спрятать коллекции в одной из штолен Каргалинских рудников: там сухо и температура постоянная. Его поддержали академик Александр Евгеньевич Ферсман и его сотрудники: туда же можно было вывезти драгоценную коллекцию метеоритов и минералов.
Неожиданно идеей заинтересовалась организация, которую пиновцы в письмах именуют «неким ведомством», — Наркомат обороны. Этому ведомству требовались пустоты в земле, горные выработки для сохранения военных материалов. Так была создана Экспедиция особого назначения (ЭОН) во главе с Ферсманом. В неё вошли почти все остававшиеся в Москве сотрудники Палеонтологического института. Р. Ф. Геккер составил проект и договор, по которому экспедиция должна была работать пятью отрядами в Чкаловской (Оренбургской) и Молотовской (Пермской) областях. По проекту полевой период должен был составить три месяца плюс один месяц на камеральную обработку данных.
Пришлось заниматься различными согласованиями и договорами. 17 сентября Иван Антонович с гордостью писал А. А. Борисяку: «Что касается лично меня, то мне удалось склеить оборонную работу самого настоящего значения в Приуралье…»[151]
Ефремов назначался консультантом Каргалинской партии и получал на время экспедиции бронь. В Чкалов (Оренбург) почти сразу выехал Б. Б. Родендорф, затем Я. М. Эглон и Е. Д. Конжукова с сыном, О. М. Мартынова, М. Ф. Лукьянова. На Урал отправился и Д. В. Обручев.
Орлов, Геккер, Бишоф и Ефремов оставались пока в столице. Их выезд намечался на конец сентября. Елизавета Ивановна Беляева, Татьяна Алексеевна Добролюбова и Елена Алексеевна Иванова — все кандидаты наук — таскали, сортировали, прятали мебель и ящики с книгами и оригинальными рукописями. Как никогда, им хотелось работать, заниматься любимой палеонтологией…
Из Москвы спешно эвакуировали детей, заводы, институты. Оставшиеся жильцы каждую ночь дежурили на крышах домов, тушили «зажигалки». Семья Орлова эвакуировалась в Соликамск. Юрий Александрович, дежуривший на крыше своего десятиэтажного дома несколько недель, перебрался жить в музей — там совсем не осталось пожарных. Экспонаты для эвакуации уложены в ящики со стружкой, то есть, по сути, приведены в пожароопасное состояние. Академическое начальство обещало специальные бомбоубежища, но уже сентябрь, а их нет как нет.
