— Вы — колдун! — ахнула Таисия Иосифовна.

— Не колдун, — весело возразил Иван Антонович, — а отец родной и благодетель. Теперь я ваш должник.

— Рассчитаетесь подпиской на собрание, — корыстно сказал я. — Из авторских экземпляров.

— К-какие авторские экземпляры? — сердито сдвинул брови Иван Антонович. — У нас их не бывает. Это один из видов хамства при реализации авторских прав! Себе бы достать парочку для будущих переизданий… Вы «Тайс Афинскую» читаете?

— Конечно, — встрепенулась Галя. — Все номера «Молодой гвардии» собираем — для переплёта.

— 3-заметили, что в восьмом номере был перерыв?

— И очень испугались. Думали — запретили «Тайс», как это часто бывает… А что — в «сферах» не понравилось любование женским телом?

— Нет, всё проще. Надо было напечатать какого-то прозаика, вхожего в эти «сферы». Вот меня и потеснили, не предупредив…

— Жалко, в собрание «Тайс» не войдёт.

— Хоть бы отдельной книгой издать! Но за это ещё надо бороться. Не говоря уже о так называемом редактировании… Сколько напортили! И то им слишком откровенно, и это чересчур соблазнительно. Почти все любовные сцены испохабили… Например, у меня герой целует возлюбленную в ложбинку между грудей. Вымарали, оставили абстрактный поцелуй.

— Им и воздушного много! — неприлично смеялся я.

— Видимо, редактору всё человеческое чуждо, — вставила Таисия Иосифовна.

Тут я не выдержал и сострил в том смысле, что раньше мужчины были — у-у-у! — сперматозавры, а теперь так себе — Импо-70. От могучего хохота Ефремова задребезжали стёкла в стеллажах, испуганно глянула антилопа с картины, а чайный клипер понёсся так резво, будто в его паруса ударил шквал. Таисия Иосифовна встревоженно подошла к мужу и коснулась его плеча:

— Так нельзя.

— Ладно, не б-буду. — Ефремов понемногу успокоился, одёрнул просторный домашний костюм, поправил галстук. — Ну и как вам «Тайс Афинская»?

— Роман о женщине, написанный рыцарем!

— Жалко, в собрание «Тайс» не войдёт, — сказал я.

— Сперва надо отдельной книгой издать. Кстати, о настоящих женщинах… Расскажите, как вы были в Коктебеле.

— Мы на теплоходе туда поехали, — начал я. — Камилла, конечно, укачало. Пришлось остаться. Вот и погуляли около Волошина…

— А в дом зашли?

— Нет…

— И Марию Степановну не видели?

— На балконе сидела очень старая женщина — наверное, она.

— Надо было зайти, передать от нас привет. Вас бы и ночевать оставили, и показали бы всё.

— А мы и не знали, — с сожалением протянула Галя.

— Неужели я не говорил, что знаком с вдовой Волошина?.. Это поразительная женщина! Сорок лет сражается с хамством. Максимилиан Александрович завещал свой дом Союзу писателей. Власти превратили его в дом творчества, но вдове много лет ни копейки не платили. Мало того — задумали устроить в студии Волошина биллиардную. Это рядом с его акварелями! Мария Степановна согласилась: хорошо, мол, пожалуйста. Только сначала вам придётся мой труп из петли вытащить. Отступились… В войну она немцев не испугалась. Всё уберег-л а — вещи, картины. А огромный гипсовый муляж египетской царицы Таиах в саду закопала. Уд-дивительная женщина, настоящая женщина!

Когда Ефремов волновался, он немного бледнел и сильнее заикался.

— Надо выпить элениум, — строго сказала Таисия Иосифовна.

— Т-ты расскажи, к-как добиралась с Марьей Степановной в Коктебель, а я отыщу всё сам.

Оказывается, лет десять назад Волошина гостила у Ефремовых. Потом они летели в Симферополь — причём Мария Степановна впервые села в самолёт. Рейс не задался, их сажали на запасные аэродромы, не кормили. В Симферополе не подали автобус, пришлось заночевать в стоге сена. Очень неудобно и голодно. И всё-таки Волошина не унывала и восторгалась полётом, как девочка!

Бесшумно, словно слон из джунглей, появился Иван Антонович. Улыбаясь и кивая, дослушал рассказ жены.

— Теперь видите, какое знакомство упустили?

— Что ж делать… В будущем году исправим ошибку.

— Ну что вы! До будущего года она может и не дожить. Очень уж старенькая… Вы Волошина-то читали?

— Где его достанешь?

— Ладно, я дам. Волошина следует читать. Вот вы всё плачетесь, что не печатают. А Максимилиан Александрович по этому поводу сказал примерно так: «Хорошо при жизни быть не толстым томом, а переписываемой от руки тетрадкой».