Волошина. Ей было уже за семьдесят, и она умела радоваться жизни, дорожа каждым мгновением. В Москве она в этот раз жила у известной писательницы Мариэтты Сергеевны Шагинян. Назад, в Крым, её сопровождала Тася. Мария Степановна первый раз в жизни должна была лететь на самолёте, и предстоящее приключение увлекало и волновало её. Иван Антонович видел всё прозаически: мол, утром вылетите из Москвы, через два часа приземлитесь, от Симферополя на такси — и в три часа дня уже будете купаться в море. «День отдохнёшь у Марии Степановны — и назад».

И всё так и случилось бы, если бы день вылета не совпал с визитом в СССР вице-президента США Ричарда Никсона. Утром 23 июля 1959 года аэропорт Внуково не отправлял и не принимал самолёты. После посадки лайнера Никсона американские пилоты проводили экскурсию по самолёту, и Иван Антонович, Тася и Мария Степановна осмотрели комфортабельный салон. Ефремов на английском пообщался с пилотами.

Своего вылета женщины прождали до обеда. Несколько раз их приглашали на посадку и вновь высаживали. Когда же наконец взлетели, то через час сели на военном аэродроме Киева. Там прождали до вечера без еды и питья. Взлёт, посадка — и военный аэродром Симферополя, где им вообще запретили отходить от самолёта. Автобусы же не приезжали. И всю ночь Тася и Мария Степановна просидели под звёздами. Дети плакали, мужчины ругались, охрана военного аэродрома грозилась стрелять, если пассажиры отойдут от своего самолёта, и только Мария Степановна сохраняла бодрость и радостное расположение духа. Два автобуса пришли утром, но влезть в них не было возможности. Тася подошла к водителю третьего автобуса и, узнав, что он симферополец, спросила, знает ли он про дом поэта Волошина в Коктебеле: «Здесь его жена, я её сопровождаю, и мы не можем уехать, а нас ждут и волнуются».

В три часа дня они были в Коктебеле, но Тасе оставалось только помочить ноги в море и ехать назад.

…В августе Елена Дометьевна вернулась в столицу, Ефремов продлил срок аренды дачи и возобновил своё отшельничество. Вскоре начались холодные осенние дожди. Тася плотно закрыла освободившиеся помещения, где стоял холод. В натопленных комнатах тепло, уютно, и так хочется успеть!..

Иван Антонович работал с десяти до двух, затем с четырёхпяти вечера до десяти, часто припоздняясь до одиннадцати. Обычно он проводил в день за рабочим столом десять часов, когда чувствовал себя в форме — до четырнадцати часов. Читал, подбирая нужный материал, заполнял «премудрые тетради» записями важных мыслей, вносил туда идеи, догадки, целые готовые формулировки, планы и конспекты отдельных частей будущих произведений.

Готовый текст печатал на машинке.

Только к концу сентября Иван Антонович закончил повесть о туарегах. Отделка и перепечатка заняла ещё некоторое время. Тася была первым слушателем. Перепечаткой занималась она же — милый Зубрик, как ласково называл её Ефремов.

В гараж были доставлены из города столярные и слесарные инструменты.

Устав от сидения за письменным столом, Иван Антонович частенько приходил в гараж — он любил и умел работать руками, что-то мастерить или чинить.

Абрамцевские отшельники особенно радовались письмам друзей, приезду дорогих гостей. В октябре приехал из Ленинграда Владимир Иванович Дмитревский. Он с наслаждением, не спеша читал свежую, только что перепечатанную «Афанеор…», перечитывал знакомые главы «Туманности Андромеды», изданной недавно в «Роман-газете». По вечерам, когда весёлый огонь в печи лизал сухие поленья, ровесники подолгу говорили друг с другом — и сердечнее тех бесед не было. В часы, когда из комнаты Ивана Антоновича доносился звук печатной машинки, Дмитревский тоже брался за перо — он работал над книгой «Через горы времени», которая должна была рассказать читателям о Ефремове.

Навещал Борис Александрович Вадецкий с дочерью Эльгой. Познакомились два писателя после войны, когда Бориса Александровича выбрали ответственным секретарём отдела прозы Союза писателей, членом комиссии по приёму в СП и по работе с молодыми авторами.

Вадецкий, петербуржец, принадлежал тому же поколению, что и Иван Антонович. Он гордился принадлежностью к старинному морскому роду Белли, основанному в России при Екатерине II выходцами из Англии. Его родной дядя, Владимир Александрович Белли, автор книги «В Российском императорском флоте», был контр-адмиралом. Мать Вадецкого, Анна Александровна Белли, умерла через две недели после родов, и мальчик воспитывался у родни матери. Во время Гражданской войны они временно уехали в Крым, но мальчик убежал из семьи: он хотел найти своего отца, Александра Константиновича, офицера лейб-гвардии Павловского полка. Белая армия отступала. Мальчик отстал от поезда, остался на платформе, чуть не потерял ногу и стал заикаться. Затем детдом, интернат…

Было что вспомнить… Ефремов вернулся в Петроград в 1921-м, Вадецкий двумя годами позже. Он сразу поступил на Балтийский завод, окончил ФЗУ, стал подручным разметчика по металлу. На заводе действовала литературная группа «Резец», Борис стал её участником, увлёкся рабкоровской работой и с 1925 года начал печататься.

В 1935 году его направили по совету М. Горького в Среднюю Азию — председателем киргизской комиссии Союза советских писателей. Там зародилась у Вадецкого идея написать роман об узбекском поэте и мыслителе XV века Алишере Навои.[243] Ефремов прошёл и проехал азиатскими тропами тысячи километров. Азия, сухая, пыльная, скалистая и пряная, была для друзей общей любовью.

О море оба писателя тоже знали не понаслышке. Ефремов плавал сам — в Охотском и Каспийском морях. Вадецкий в годы Великой Отечественной войны писал очерки с фронтов, с боевых кораблей Балтийского и Черноморского флотов, Днепровской и Дунайской флотилий, из осаждённого Ленинграда и Севастополя. Гордясь своим морским родом, Борис Александрович посвящал свои произведения великим адмиралам и мореплавателям.