Но зима 1958 года разрушила надежду на возможное получение жилья, на спокойную жизнь, необходимую для диссертации.

М. А. Шишкин писал: «В начале мая 1958 г. я пришёл в Музей, чтобы, наконец, показать Борису Павловичу законченный текст моей дипломной работы. Дверь его кабинета оказалась опечатанной. На мой недоумённый вопрос кто-то из встретившихся мне ответил, что Б. П. Вьюшкова больше нет. Эти слова прозвучали как что-то нереальное, мой разум отказывался их воспринять.

Из того, что я в итоге узнал от сотрудников института, сохранились в памяти лишь обрывки. Накануне, вместе со своими знакомыми, Б. П. Вьюшков отмечал майские праздники в каком-то общественном месте (кажется, это было кафе). Среди других посетителей вспыхнул острый конфликт, который Б. П. Вьюшков попытался погасить. Кончилось тем, что была вызвана милиция, и она забрала всех участников происшествия, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Нужно было знать взрывной характер Б. П. Вьюшкова, его нетерпимость ко всему, что он считал несправедливым, чтобы представить, как он должен был отреагировать. И чем это должно было для него кончиться. Согласно официальному сообщению из милиции, о котором я знаю только с чужих слов, Борис Павлович, будучи туда привезён, якобы бросился в пролёт лестницы (или из окна) и разбился насмерть. Из тех, с кем я общался, никто этому не верил.

…Через несколько дней вместе с коллективом института я участвовал в прощании с Борисом Павловичем. На его лицо страшно было смотреть, лежавший на нём грим ничего не мог скрыть. И, кажется, всё было понятно.

Насколько я знаю, никакого расследования обстоятельств гибели Б. П. Вьюшкова не было».[220]

Таисия Иосифовна Ефремова рассказывала, что Вьюшков как раз помог скрутить хулиганов, которых милиция потом отпустила.[221] Вьюшкова же, напротив, задержали. В отделении милиции, в отчаянии от мысли, что будет составлен протокол, который пошлют в институт, что устроят товарищеский суд, в те годы часто превращающийся в судилище (у него уже был один выговор с занесением в личное дело, полученный за нелепую историю в одной из экспедиций), бросился в пролёт лестницы и разбился. Он был ещё жив, когда его доставили в больницу, но спасти учёного не смогли.

Боль от осознания потери ученика, от её нелепости и одновременно неотвратимости была велика. Стрела Аримана разит лучших.

Между тем начался второй год Очёрских раскопок. Ефремов в Очёр не выезжал — врачи разрешали удаляться только туда, где есть возможность скорейшего оказания медицинской помощи. В поле отправились два ученика — П. К. Чудинов и А. К. Рождественский, с ними были Е. Д. Конжукова и Л. П. Татаринов. В качестве рабочего взяли юного Геннадия Прашкевича, будущего писателя-фантаста.

1960 год станет третьим годом Очёрских раскопок — самых масштабных и удачных за всю предшествующую историю палеонтологии в России и СССР.

Китайцы пригласили Ефремова участвовать в организации палеонтологической экспедиции во Внутреннюю Монголию, надеясь, что он сможет быть её руководителем. Необходимость исследований в этом регионе была ясна уже в 1946 году. Болезнь помешала Ивану Антоновичу вернуться в любимую пустыню. В 1959 году руководителем экспедиции станет Рождественский. Чудинов тоже поедет на север Китая, в Южную Гоби.

Летом 1958 года Ефремов отправился в Малеевку, в Дом творчества писателей. Здесь, на берегах чистых прудов старинного Воронцовского парка, Иван Антонович подготовил прочитанный в Москве в 1957 году доклад «О биологических основах палеозоологии» для выступления в Пекине.

Писатели, отдыхавшие в Малеевке, обсуждали, помимо прочего, новый, только что вышедший роман с загадочным названием «Наследник из Калькутты». От его страниц веяло свежим ветром Буссенара, Хаггарда, Коллинза, но в то же время своеобычность книги была несомненна, её буквально расхватывали в магазинах.

Иван Антонович, слыша эти разговоры, загадочно улыбался: он из первых уст знал необычайную историю романа.

В 1954 году Роберт Александрович Штильмарк, отбывавший десятилетний срок в лагерях, ещё жил на поселении в Красноярском крае, когда его старшему сыну Феликсу чудом удалось вызволить из архивов ГУЛАГа три толстые, написанные каллиграфическим почерком тетради в обложках из синего шёлка.

Елена Робертовна Штильмарк-Володкевич, дочь писателя, рассказывала:

«Он попытался показать её [рукопись] старинной подруге своей покойной матери — известному литературоведу. Однако, увидев перед собой сына «врага народа», та в испуге захлопнула перед ним дверь… Уже весной 1954 года Феликс дал «Наследника» на прочтение своему учителю и другу, профессору университета биологу А. Н. Дружинину. И. А. Ефремов вспоминал, что однажды он позвонил Дружинину: «Александр Николаевич, дорогой, выручайте! Защищается мой аспирант, а оппонента нет и сразу не найти: поздно, учебный год кончается! Что угодно для вас сделаю!» — «Хорошо, Иван Антонович, буду оппонировать. Но я беру взятки борзыми щенками: прочитайте рукопись моего ученика». — «Присылайте, уж так и быть…» — без энтузиазма согласился Ефремов. Очень уж не хотелось писателю браться за рукопись: ему изрядно надоели «молодые таланты»… Рукопись какое-то время