Так и простоял Теодор, весь в белом и с цветами-шампанским-конфетами у её двери с полчаса. Не открыла. И такая тишина была в квартире, словно Мария диким сайгаком выпорхнула в окно, не дожидаясь охотника на сайгаков. Диких.

Почувствовав себя окончательно не очень лепо, Теодор вышел во двор и сел на лавочку у подъезда, понятия не имея о собственных дальнейших планах. Это – не входило в его дальнейшие планы. Поэтому Теодор закурил. Вообще, курильщикам легче, чем не курильщикам: не знаешь, что сказать – закури, выдержи паузу, придумай что сказать, а пока создашь впечатление умного, не знаешь что делать – закури, придумается. Можно беседовать за сигаретой и создавать затяжками те же паузы на обдумывание дальнейших умных фраз. Даже непонятно, как не курильщики обходятся без всего этого? У них что, шумахерская реакция? Это только в кино и книжках все такие остроумные, что – чуть что случись, а они уже парируют в лёт искрящим остроумием! Всё остроумие придумывается сценаристами и отшлифовывается режиссёрами, в жизни оно – скудненькое или заготовлено-избитое и невпопад вставленное. Но хватит бреда, надо что-то предпринять.

Теодор вернулся к квартире Ирэн, запихнул цветы под дверную ручку. Так и не возьмёт никто (рука даже у вандала не поднимется нарушить этакий романтизм), и дождутся они хозяйку. А уж если она сама их выбросит, этот акт ляжет несмываемым пятном на её память, послужив тем самым сатисфакцией Теодору.

Вышел опять во двор, снова присел на скамейку.

Воробьи дружно клевали грязную булку, скинутую, видать, тут, проходившим мимо Сальвадором со своей гениальной головы. Так то.

Закурил.

Откупорил шампанское и, не имея стакана, начал цедить его из горлышка, сдувая пузырьковую пену прямо на асфальт. Открыл и конфеты, закусил. Хорошие конфеты.

Вот тебе Наташа, и Теодоров день.

Один из воробьёв подавился крошкой, помахал крылышками, потряс головой и улетел.

Обиделся на булку. Может, из солидарности, умчались и другие воробьи. Тихо.

Приковыляла чайка. Теодор впервые видел эту гордую морскую птицу так близко. По морскому, вразвалочку, она шлёпала по грязи аки по морю, лениво глядя по сторонам. Гордая морская птица откусила шмат булки, вальяжно отступила, выплюнула и улетела. Не надо чайкам сальвадоровских булок. И даром.

– Я стаканчики принесла, плесни и мне,- попросила Ирэн.

Она уже минут десять стояла рядом, наблюдая за наблюдателем пернатых. Не дождавшись внимания (а Теодор просто и не ожидал её тут увидеть), обратилась сама.

Однако, Теодор, хоть и вздрогнул от неожиданности, но вида сумел не подать. Не дрогнули мускулы на лице. Он повернулся к Ирэн и медленно улыбнулся.

– А вот и ты! – рука с шампанским принялась за розлив.- А я тут подумал, какого мнения о нас птицы?

– Мы им полезны, мы булками разбрасываемся.

– Судя по чайке – не всем, ох, не всем мы полезны.

– Тогда выпьем за чайку? Может ей как раз нашего доброго слова и не хватает.

Выпили по глоточку, съели по конфете.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй. Ну?

Ещё выпили. Ещё съели.

Пошли гулять на Набережную. Надо было составить план. Не выходила из ума булка.

С булкой и чайками надо что-то делать.

В каждом городе обязаны быть набережные.

Булыжные, бревенчатые, покрытые брусчаткой или даже тающим на солнце асфальтом.

По ним можно гулять. Вдвоём, в одиночку, в компаниях. Городской променад. Чинно или весело, просто сидеть на лавочках и читать или пить пиво под шашлыки.

Рискнуть искупаться (можно заразиться или остаться без одежды), рискнуть познакомиться (с тем же успехом), рискнуть погулять ночью (ну, сами понимаете).

Но. Набережные должны быть. Город, в котором нет набережной – преступник. Ибо.

Где ещё можно разработать план главного события в собственной жизни? Необходима вода – море, река, озеро – без разницы. И набережная, полоска суши, связывающая воду – символ времени, и остальную землю – бытиё. Будь Немирович-Данченко и Станиславский в свой эпохальный момент на набережной, сидели бы они восемнадцать часов в кафешке у воды и суши, то какой могла бы стать их Система! Живой, как вода. Может и не классической как суша, но – революционной не меньше, а – больше.

Вспомнился Ленин в Разливе. Но Ленин нынче не в почёте, ладно. Айвазовский! Что он такое без моря? Скажете – специалист? Ладно, специалистов не трогаем. Целая плеяда питерцев, этих ихтиандров тумана Балтики и каменных мешков. Нескончаемый список. Человеку необходимо хоть изредка оказываться на полоске суши перед водной гладью (штормом, бризом, штилем, ураганом) и становиться ближе к корням безвременья, ибо на этой полоске время пропадает, растворяется и не существует.

Тогда и рождаются более реальные идеи для того, что бы осуществляться в Мире Со Временем.

Всё ещё спорно? Но как красиво!

Пусть обзавидуются города, в которых набережных нет (и задумаются, куда деваются их местные Ленины и Айвазовские со Станиславскими и пр.), и возгордятся города, в которых Набережные есть. Какой- никакой, а шанс оставить гениев при себе. В городе, как и в человеке, должно быть хоть что-то прекрасно. Хоть что-то, что испортить невозможно ничем, что в своём безвременье прекрасно само по себе.

Уже когда Теодор засыпал, то в полусонном прозрении (и такое бывает), догадался, почему Ирэн не открыла ему дверь сразу – испугалась напора. С ней так нельзя.

Надо учесть.

А почему нельзя? Шоковая терапия иногда самая эффективная вещь. Иной раз, если перед тобой человек сотый раз бьётся головой об стену, а ты из мнимого сострадания, держишь на этом месте подушку, то истинным состраданием будет – сказать: «Хик!», и убрать подушку.