– Для нас, прозрачных. Наши матовые мысли – за слюдяным барьером. Ты разбей, если хочешь.

– Попозже, – соглашается некто. – Как оно вообще?

– Все путем.

– Рад за тебя, Кентыч.

Лицо Борькино ломается. Улыбка уродует губы.

– А ты все помнишь, Тараканище.

– Все помню. Ваша уважаемая кликуха, Кентыч, снова в тему. Опять вы вписались в систему, как вам ни ай-ай-ай!

– Положить и постучать.

– Извини, что мешаю, но звонили из больницы. Ты трубку не берешь, так что мать Галины вызвонила меня. Твою Галину завтра с утра переводят на отделение. Но, поскольку вам с обиженным классиком на всякие пустяки «положить» да еще и «постучать»…

Подкопченная ложка, взятая уверенной рукой, тюкает Кентыча по лбу.

– Поцелуй летучей мыши, – с восторгом комментирует тот. – Спасибо. Калейдоскоп надо встряхивать.

Борису Иннокентьевичу хорошо. Слова проникают в его мозг, чудесным образом минуя разум, слова сплетаются в величественные конструкции галактического масштаба, исполненные совершенства, но лишенные смысла.

– Нынешние дети не знают, что такое калейдоскоп, и даже твой героин им не поможет, – говорит призрак из детства. – Бог с ней, с Галиной, я лучше расскажу о другом. Помнишь историю с костром? В детстве, когда ты взял меня с собой в лес. Вы там нажрались в говно и не заметили, как один хрен из вашего класса, такой же бухой, поджарился. Всплывает картинка? Так вот – никакого несчастного случая. Его звезданули сзади по башке и, пока он валялся в отключке, воткнули ему в шею заточенный сучок, из-за которого он не смог кричать. Сучок – вместо вертела. А потом затащили падлу в почти погасший костер. Все как написано, все по рецепту. «Нанизать остряка на вертел и положить на тлеющие угли. Запеченные шутки выкапывать горячими. Искру не раздувать, а то разгорится пламя, и весь обед насмарку…» Никаких искр, конечно, не было – только вонь.

– Бить по голове – вульгарно, – изрек друг Кентыч. Он слушал и радовался, на губах его невпопад появлялась и пропадала аккуратная улыбка.

– А то! Можно было подрезать ему сухожилия на руках и ногах. В какой-то книге описано, как совсем маленький пацан так и сделал со своими взрослыми соседями, а потом прикончил их, беспомощных. Только мне это было в лом. Пацан из книги еще метал отравленные дротики… но это уж слишком. Да и отраву мне взять тогда было негде…

– Прости меня.

– За что?

– За тот пикник в лесу. Скотом я был… таким и остался…

– О чем ты?

– О том, что я тебя люблю, Тараканище, – говорит Боб. Он поднимает руки и шевелит пальцами, будто играет на фоно. – Смешное слово «люблю». «Лю» через «б» – и в бесконечность. Долгое эхо.

– А я тебя – нет.

– Это монопенисуально.

– К чему я про того жлоба в костре? Хочу, Борька, чтоб ты тоже ненавидел не себя, а истинных виновников, чтоб ты захотел найти их обоих и убить и, если найдешь, чтобы убил, не колеблясь. И писателя, кормящего людоедов, и его верного Читатило. Чтоб твоя жена могла наконец тобой гордиться, и чтоб дочка твоя хлопала в ладоши, свесив ножки с облака.

– Через «б», – говорит Кентыч, скривившись.

Тараканище смеется.

– Ладно, шучу. На самом деле мы приглашаем тебя к себе на дачу, на шашлык. Спонтанная ассоциация: шашлык, угли, труп… Не хочешь развеяться? Пока еще судебные медики вам отдадут Оксанку. Один ты просто свихнешься… если уже не свихнулся. Поедешь?

– Накласть и помочиться, – таков ответ хозяина.

Иные ответы в этом доме больше не рождаются.

Он посмел обвинить меня в непоследовательности и трусости.

И то и другое скоро проверим.

Он хотел понять? Надеюсь, теперь хоть что-то понял, размазня, хотя бы чувства родителей, о беде которых писал книгу. Правда, саму книгу он наверняка забросит. Кого-то потеря возносит на новый уровень постижения мира, а кого-то ломает и опускает на дно.

Он из тех, кого ломает.

Ему был дан шанс. Не воспользовался, даже не заметил этого шанса. А ведь мог сохранить дочь, если бы послушал своего Санька! Если бы вовремя отделил истинные ценности от иллюзорных, если б не был столь печально предсказуем… Однако это его выбор.

Плыви за горизонт, кайфующий странник…