гостье рот, сама надеваю фартук, рукавицы и защитную маску. Затем, не развязывая веревок, беру девочку на руки.

Она, вдруг поняв, извивается, как червяк на крючке. Трусы мокрые.

И тут замечает собственного дедушку, который прятался в комнате и наблюдал, держась побелевшими пальцами за дверной косяк.

– Деда! – вопит она. – Деда!

С писателем мы договорились на удивление просто. Он хотел, чтобы маньяком считали его. Это пожалуйста, мне слава не нужна, уйду безвестной. Единственное условие, что я поставила мэтру: он должен, как и Читатило, быть последовательным. И я с радостью помогу ему стать последовательным, если он решится… Он решился на следующее утро. Он думал всего лишь ночь.

Опускаю девочку в кипящий бульон – лицом вниз.

– Деда!!!

Она рвется, бьется, жгучие брызги летят мне на брезент. Двумя швабрами прижимаю будущий деликатес ко дну ванны. Еще минута… тело застывает, на поверхность всплывают зелень и специи…

Глаза писателя горят красным, а может, это мне чудится? Он впитывает происходящее, набирается вдохновения, справляясь с многолетним творческим кризисом. Радикальный способ, что ни говори. Я покидаю квартиру молча, понимая, как пожилому человеку больно… хотя тогда еще не понимая. Да и сейчас… а что – сейчас? Нет, не думать! Отключить думалку… Один пошутил, второй посмеялся – вот и весь сказ.

Я ухожу, оставляя Мастера один на один с блюдом, изготовленным по его заветам.

Сервировать стол он должен сам.

В руке у меня трехгранный штык начала прошлого века, очищенный от ржавчины. Давно выменяла, как знала, что понадобится. «У штыка нос остер…» Да уж, остер так остер. Сама наточила. Держать железяку страшно неудобно – длиннющая, тяжеленная. Я обмотала ее посередине изолентой, и все равно неудобно.

Руку с оружием прячу за спиной – Сева не видит, он ничего больше не боится, потому что мама рядом… Укладываю его к себе на колени, глажу по голове.

Теперь гораздо удобнее.

Один миг – и…

Остатки складываю в мешки и бросаю во времянке. Перекапываю и утаптываю рабочую площадку, сверху присыпаю песком.

В памяти – провал. Совсем не помню, как сделала это… что – это? Ну – ЭТО. Не знаю, слова отказывают. Действую автоматически: работает программа. Я робот. Помню, как разделывала тушу в свете автомобильной «переноски», как крутила потом рукоятку, как ожесточенно крутила эту чертову рукоятку, повторяя вслух:

– Пропустить через мясорубку…

Я пропускала. Воинственного мальчика – через мясорубку. Красиво придумал Мастер. Я добавляла в фарш осколки пластмассового пистолета, жарила на большой сковороде здоровенную лепешку, вплавляя в нее оловянных солдатиков…

Цельной картины нет.

Зато сознание мое внезапно пробивают совсем другие кадры! Блок снят, шторы подняты. Наконец я вспоминаю, что ж такое на самом деле произошло во время давнишнего похода в лес, во время того пикника, пропахшего горелой человечиной. Ужас, вытесненный сознанием в самый дальний тупик и запертый там на десятилетия, освободился…

Вспоминаю, зачем пацаны взяли меня, маленькую дурочку, с собой, подговорив Кентыча! И что они со мной делали, пока были сравнительно трезвыми.

Вспоминаю, как меня раз за разом уничтожали. Я умирала, воскресала – и снова меня убивали…

Прошлое вернулось. От стыда выворачивает. Блюю, как девчонка. Хочу выблевать эту кинохронику, но – невозможно. Прошлое теперь со мной.

Так вот что заставляло Читатило убивать?! Вот почему я так часто думала о себе в мужском роде?!

Севка!!! Севочка мой!!!

Жертва принесена. Мы воссоединились – я и Тамара.

Плачу.

Смысла больше нет – ни в чем.

Я все плачу, не могу успокоиться, я вою по-бабски: Севка, Севочка мой…

Возвращаюсь в дом, расставляю на веранде ТРИ прибора. Второй, как обычно, для автора рецептов. Лепешка красуется в центре стола на деревянном круге для пиццы. Вот теперь и только теперь, когда никто меня не посмеет упрекнуть в непоследовательности, я могу принять у себя в доме моего учителя. Творца, посеявшего добро. Семена были разбросаны давно, пришло время жать.

Он пунктуален: в ночи слышно урчание мотора. Автомобиль подъезжает к воротам – точно когда назначено.