Уэллс слушал его, храня почтительное молчание и не желая перебивать до тех пор, пока не станет ясен конец этой истории. Он сам ощутил нечто похожее, когда впервые посетил этот музей, а потому воспоминания Сервисса не удивили его.

— На второй или третий день я заметил, что директор музея время от времени незаметно проводит группу посетителей в подвалы здания. И должен сказать, в составе этих групп я часто видел некоторых видных ученых, а иной раз даже министров. Помимо директора их всегда сопровождали двое агентов Скотленд-Ярда. Как ты догадываешься, эти странные регулярные экскурсии в подвалы возбудили во мне любопытство, и как-то раз я оставил свои занятия и решил последовать за ними. Процессия прошла сквозь лабиринт подземных коридоров и остановилась перед загадочной дверью, которая была постоянно заперта. Старший по возрасту агент, приземистый толстячок с экстравагантной повязкой на одном глазу, отдал распоряжение своему коллеге, совсем еще молоденькому. Тот деловито снял с шеи ключ, открыл замок и пригласил всех зайти внутрь, чтобы тут же запереть за ними дверь. Мне достаточно было услышать вопросы, которыми обменивались между собой сотрудники музея, чтобы понять, что никто из них толком не знал, что находится в этом помещении, получившем название Палаты чудес. Когда я осведомился у директора, что там, его ответ меня огорошил. Вещи, о существовании которых человечество никогда даже не заподозрит, сказал он мне с высокомерной усмешкой и посоветовал продолжать любоваться растениями и насекомыми в витринах, ибо существуют границы, которые не всякому дано переступить. Как ты понимаешь, его слова взбесили меня, равно как и тот факт, что я никогда не обрету достоинств, которые позволили бы мне присоединиться к одной из групп, что с завидной регулярностью получали доступ к неведомому. Видимо, я не был столь важной шишкой, как эти корифеи науки, удостоившиеся особой экскурсии. Так что я проглотил обиду и свыкся с мыслью, что вернусь в Соединенные Штаты, познав лишь ту часть мира, которую захочет мне показать кучка бессердечных заправил. Однако, в отличие от директора музея, Провидение почему-то сочло важным, чтобы я ознакомился с коллекциями Палаты. Иначе совершенно непонятна та легкость, с которой я туда попал.

— Как же тебе это удалось? — удивился Уэллс.

— В последний день моего пребывания в Лондоне я очутился в одном лифте с агентом Скотленд-Ярда, тем, что помоложе, и попытался выудить у него хоть какие-то сведения о том, что находится в охраняемом им помещении. Но тщетно, так как юноша оказался непреклонным. Он не клюнул даже на мое приглашение выпить пива в ближайшем пабе, сказав, что ничего не пьет, кроме сассапариля. Ну кто в наше время пьет сассапариль? Ладно, не буду отвлекаться: когда мы вышли из лифта, он вежливо попрощался и устремился к галерее, которая вела к выходу, не замечая моего взгляда, полного затаенной злости. И тут, к своему удивлению, я увидел, как он вдруг остановился посреди коридора, словно не знал, куда идти дальше, потом зашатался и рухнул на пол, как марионетка, у которой вдруг обрезали все нитки. Я, конечно, перепугался, потому что подумал, что он на моих глазах умер от внезапного сердечного приступа или чего-то в этом роде. Я быстро подбежал, расстегнул ему рубашку, чтобы проверить пульс, и с облегчением обнаружил, что он жив. Просто он упал в обморок, как какая-нибудь барышня из-за чересчур затянутого корсета. Лицо у него было испачкано в крови, но, как я заметил, виной тому была всего лишь разбитая при падении бровь, которая сильно кровоточила.

— Наверное, у него упало давление, — предположил Уэллс.

— Может быть, может быть, — рассеянно повторил Сервисс. — И тогда…

— Или понизилось содержание сахара в крови. А возможно, тепловой удар. Хотя я склоняюсь к тому, что…

— Какая, к чертям, разница, Джордж! Он упал в обморок, и точка! — рассерженно проговорил Сервисс, которому не терпелось продолжить свою историю.

— Извини, Гарретт, — сконфуженно произнес Уэллс. — Продолжай.

— А на чем я остановился? — проворчал американец. — Ах да… В общем, я пребывал в растерянности. Но это состояние длилось недолго и почти сразу сменилось чем-то более похожим на алчность, когда я увидел на шее агента необычный ключ. Он был позолочен и украшен парой изящных ангельских крылышек. Я тут же смекнул, что именно этим красивым ключом отпиралась дверь Палаты чудес.

— И ты украл его! — возмутился Уэллс.

— Ну…

Сервисс пожал плечами и расстегнул свою рубашку, показав цепочку, на которой висел описанный им ключ.

— Я не смог удержаться, Джордж, — начал оправдываться он и изобразил на лице глубокую печаль. — И это все же было не то, что снять сапоги с покойника. У агента был всего лишь обморок. Об-мо-рок.

Уэллс осуждающе покачал головой, что было крайне неосмотрительно, учитывая количество столь беспечно потребленного алкоголя, потому что голова закружилась еще сильнее и у него возникло ощущение, будто он сидит верхом на мчащейся по кругу карусельной лошадке. Сервисс продолжал:

— Вот так я и проник в зал, скрывающий все то, что по той или иной причине решено не показывать людям. Ты не представляешь себе, что они там прячут, Джордж. Если бы ты это увидел, то перестал бы писать фантастику, уверяю тебя.

Уэллс недоверчиво покосился на американца.

— Но все это так, цветочки, — продолжал тот. — Самое же главное находилось в углу зала. Там на пьедестале стояла впечатляющая летательная машина, а рядом с ней, в чем-то вроде деревянной урны, находился ее пилот.

Он остановился и одарил Уэллса нежной, почти материнской улыбкой, как бы извиняясь за то, что вынужден рассказывать такие пугающие вещи.