Посланнику, который выставил перед собой свои острые когти и одним безжалостным ударом разрубил надвое первого прыгнувшего на него пса. Сразу стало ясно, что серьезной угрозы собаки для него не представляют. Словно нехотя растерзав последнюю из них, монстр не спеша направился к его товарищам, а те, как видно, решили больше никуда не бежать. К чему откладывать то, что неизбежно? И когда жуткое чудовище остановилось метрах в пяти от них, издав победный рев, Уэллс понял, что более удобного момента, чтобы попробовать вонзить в него гарпун, ему не представится. Если этого не сделать, то Посланник в конце концов вмерзнет в лед, хотя сейчас он не мог себе представить, как Аллан с Рейнольдсом его туда загнали. Правда, в далекой перспективе такой финал, как он хорошо знал, не предотвратит вторжения. Он должен покончить с марсианином навсегда, а не на время. Для этого он и прибыл сюда. Для этого пересекал время и пространство.

Приняв окончательное решение, Уэллс одним прыжком вскочил на ноги, крепко сжал в руке гарпун и вот тут-то и почувствовал это. Он огляделся по сторонам, несколько ошеломленный, с ощущением, будто что-то пошло не так, но что именно, неизвестно. Все оставалось таким же, как несколько мгновений назад: обугленный остов корабля, валяющиеся в снегу трупы, монстр, готовый растерзать его товарищей, — но в то же время казалось каким-то далеким… Нет, изменились не расстояния, они были прежними, а все остальное: бледный свет сумерек стал еще слабее, мороз уже не казался таким колючим, снег больше не прилипал к одежде, а ветер не приносил никаких запахов — ни обгорелого дерева, ни паленого мяса, ни даже его собственного пота. Не хватало насыщенности, подлинности, блеска, чего-то такого, он не знал чего, благодаря чему вещи и существуют. Казалось, все отдалилось от него, оставаясь тем не менее на прежнем месте. Как будто все существовало теперь как воспоминание об этом месте, как прошлое этого места, но не как само место… И Уэллс внезапно понял, безошибочно, с болезненной уверенностью осознал, что с ним снова произойдет это и он опять совершит прыжок во времени. Трясущимися руками он поспешил поджечь фитили у динамитных патронов, молясь, чтобы его тело хотя бы несколько секунд еще побыло в этом настоящем. Он не знал, за сколько времени до прыжка появляются подобные признаки, такое постепенное обесцвечивание реальности, поскольку в прошлые разы, во сне и потом в резервуаре с воронкой, он их не сознавал, но надеялся, что ему достанет времени по крайней мере на то, чтобы метнуть гарпун. Он увидел, как напряглось тело монстра, готовясь к неминуемой атаке. Подожди, приказал Уэллс самому себе, не бросай, еще рано. И, разбежавшись, отвел руку назад и метнул гарпун в фигуру Посланника, уверенный, что промахнется и может даже по ошибке попасть в Аллана или Рейнольдса. Но, к удивлению писателя, гарпун вонзился в спину монстра, легко пробив подобие хрящевидного панциря. Посланник издал жуткий стон и неуклюже попытался выдернуть гарпун, корчась от боли. Его облик начал меняться, демонстрируя Уэллсу целую коллекцию тел, в которые монстр успел к настоящему времени перевоплотиться. А закончились эти метаморфозы тем, что он разлетелся на мелкие куски с глухим грохотом, показавшимся писателю таким же далеким, как маячившие на горизонте горы. Не успев отклониться, Уэллс поневоле принял душ из зеленоватой крови, за которым последовал град, состоявший из кусков мяса и обломков костей, и его тело внезапно засветилось, когда он в изнеможении упал на колени в снег. Дым от взрыва рассеялся, что позволило ему увидеть Рейнольдса и Аллана, сидевших на снегу и глядевших на него глазами, полными удивления и благодарности. Они были целы и невредимы, но словно бы бестелесны, как будто их нарисовали на простыне, повешенной против света.

Понимая, что добился цели, Уэллс наконец отдался своему странному ощущению. Он одержал победу, говорил он себе, в то время как накопившиеся усталость и напряжение преобразовывались в головокружение, становившееся с каждым разом все сильнее. Он почувствовал, что словно освободился от собственного веса, от собственной плоти, а благодаря этому — и от болезненной усталости, переполнявшей и связывавшей его. Но это ощущение длилось всего секунду. В следующее мгновение Уэллс ощутил, что вновь заключен в свое тело и несет тяжесть собственного веса. Внезапная рвота подступила к горлу и излилась на снег, оставив на нем замысловатые каракули. Он кашлянул раз, другой, третий, стараясь избавиться от головокружения. Когда в глазах у него прояснилось, он обнаружил, что стоит на коленях на прежнем месте, на том же снегу, который, казалось, вновь обрел свои первозданные свойства, как то холодить кожу и таять от тепла, делая одежду мокрой. Но, не увидев перед собой ни Аллана, ни Рейнольдса, он понял, что находится уже не в прежнем времени.

Хотя как он мог узнать, в каком году теперь находится, если его окружали точно такие же бескрайние снежные просторы, как те, которые он покинул, — без какого-либо признака цивилизации? Он мог с одинаковым успехом совершить прыжок как в прошлое, так и в будущее. Впрочем, это его особенно не заботило: где бы он ни оказался, условия здесь были те же, что в настоящем, то есть он по-прежнему находился во власти холода и усталости. Правда, нашлось и отличие: теперь он был здесь один. Когда голова перестала кружиться, Уэллс поднялся на ноги и безутешным взглядом обвел окрестности, убедившись, что его одиночество абсолютно: ни от «Аннавана», ни от взорванного монстра, ни от его товарищей не осталось и следа. Следов вообще никаких не было. Какой вывод он мог из этого сделать? Честно говоря, не слишком утешительный. Отсутствие корабля могло означать, что он находится в еще более далеком прошлом, до 1830 года. Хотя с тем же успехом мог находиться и в будущем, причем тоже достаточно далеком, потому что остатки корабля полностью исчезли. Как бы то ни было, он остался один посреди антарктической льдины, лицом к лицу с безжалостной стихией, без провизии, без надежды, без малейшего шанса выжить. Эта мысль повергла его в панику, и в течение нескольких минут Уэллс кричал в никуда, изливая свою