любопытством толкнул ее и увидел перед собой маленький склад, заполненный инструментами и строительными материалами. Я огляделся в надежде отыскать что-нибудь полезное, но ничего не нашел, хотя на самом деле все хранившееся там могло бы пригодиться для наших целей, просто я не имел ни малейшего представления о том, что нам может понадобиться. В конце концов я сел покурить на огромный ящик, стоявший возле двери, представляя себе, как будет поражена Виктория, когда я появлюсь в подвале не с непобедимым войском из будущего, а с живописной группкой оборванных людей и скажу ей, что наш план состоит в том, чтобы бежать из Лондона неизвестно куда через зловонные коллекторы. В этот момент я услышал голоса и звуки шагов в туннеле. Похоже, у кого-то еще возникла потребность в уединении. Я выругался. Даже здесь невозможно побыть одному. Я тряхнул головой, как это делают собаки, попавшие под дождь, чтобы избавиться от выражения досады, наверняка запечатлевшегося на моем лице, и на всякий случай подготовить улыбку, если те, кто приближался сюда, захотят зайти на склад. К счастью, хотя они остановились рядом с дверью, открывать ее они не стали. По голосам я узнал миллионера и юную американку.

— Гиллиам, — заговорила девушка, — я привела тебя сюда, чтобы сказать, что ты несправедлив к капитану Шеклтону. То, что ты знаешь о нем, не дает тебе права так с ним разговаривать.

Этот упрек удивил меня, заставив навострить уши. «Что имела в виду Эмма и что Мюррей знал о капитане?» — подумал я, страшно заинтригованный. Я весь напрягся на своем импровизированном стуле в ожидании следующей фразы и пропустил подходящий момент, чтобы выйти из укрытия и обнаружить свое присутствие, как рекомендуют правила приличия. Мое неодолимое любопытство снова обрекло меня на постыдную роль подслушивающего.

— Я не думаю… — начал оправдываться Мюррей.

— Твои реплики оскорбительны, Гиллиам, а главное, несправедливы, — перебила девушка, не желая слушать оправданий. — В такой момент все мы должны держаться вместе, но больше всего мы нуждаемся в стимуле, чтобы продолжить наше дело, каким бы он ни был.

— Но я не могу отвечать за других и за то, что ими движет в борьбе. Одна ты мне дорога, Эмма, и ты это знаешь.

— Да, Гиллиам, я это знаю, — нежно проговорила девушка. — У тебя есть я. А у Уэллса есть Джейн, у Джейн — Уэллс. У Шеклтона — Клер. Но, хотя я мало знаю мистера Уинслоу, не думаю, чтобы для него любовь служила путеводной звездой. Нет, ни в коем случае. Для этого он слишком влюблен в себя и циничен. Скорее, вера в капитана — его единственная сейчас опора. Как, наверное, и для кучера, а также для тех, кто остался ждать нас в подвале. — Она сделала паузу, после чего добавила: — И то, что все эти люди возлагают надежды на капитана, — исключительно твоя вина.

Сигара выпала у меня из руки на брюки, и без того ужасно грязные, и засыпала их пеплом, заставив меня выйти из ступора, в который меня повергли слова американки, иначе бы я сгорел. Так вот, значит, какое впечатление я производил после нескольких минут ничего не значащей беседы? Самовлюбленный циник? Человек, неуязвимый для любви? Безусловно, такой образ я когда-то старательно культивировал и в других обстоятельствах высокомерно посмеялся бы в душе над тем, кто так обо мне думает. Но по непонятной причине сейчас я почувствовал себя глубоко оскорбленным и едва удержался от того, чтобы не выскочить на защиту своей чести.

— Моя вина? — процедил предприниматель, которому, в отличие от меня, ничто не мешало защищаться, но он по собственной глупости упустил такую возможность. — Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Ты прекрасно все понимаешь, Гиллиам. И знаешь, что именно ты распахнул перед ним двери в наш мир, изменив его судьбу. И если он сейчас находится здесь, то только потому, что ты представил его как героя. Так хорошо ли теперь пытаться низвести его с пьедестала, когда все так в него верят?

— Я не пытаюсь низвести его… Я просто хочу… — За дверью воцарилась тишина. Я представил себе, как они стоят друг против друга, достаточно близко для того, чтобы их голоса не привлекли внимание других. Возможно, девушка скрестила руки на груди, приняв эту воинственную позу, к которой так любят прибегать женщины и которая так их украшает, если, конечно, не ты являешься объектом упреков. — Дьявол! Эмма, ты права! — вдруг взревел Мюррей так, что я чуть было не подскочил. К счастью для моих ушей, после этого неожиданного выкрика он резко сбавил тональность. — Да-да, права, и непонятно, почему я так себя веду… Но капитан не может оправдать их ожиданий, и ты это знаешь. Мы оба знаем…

— Но то, что надежды нет у нас, не дает нам права отнимать ее у других, Гиллиам, — парировала девушка.

«Что вся эта чертовщина означает? — ломал я голову в своем укрытии. — Почему они не возлагают надежд на такого героя из будущего, как Шеклтон? Какие такие известные им факты делают его непригодным для роли знаменосца спасения мира?» Вопросов было много, но мои нежданные осведомители, казалось, не собирались на них отвечать, поскольку вскоре я услышал усталый голос предпринимателя:

— У меня-то надежда есть.

— Рада за тебя, — холодно ответила девушка.

— Следует ли из твоего ответа, что у тебя никакой надежды не осталось? — спросил Мюррей, стараясь скрыть разочарование. — Никакого стимула для того, чтобы бороться?

— Я уже тебе сказала в подвале у Клейтона: я уверена, что все мы погибнем. Но эта уверенность не дает мне права мешать другим мечтать и надеяться на спасение. Пораженческие настроения только осложнили бы жизнь моим товарищам, и это было бы с моей стороны нехорошо, неправильно. — Она глубоко вздохнула. — Хотя я обнаружила, что мир — еще более жалкое место, чем я думала, это не значит, что его нужно покидать столь же жалким способом.