забыв прихватить и его шляпу.

Мюррей вновь занял место на козлах, и они отправились по направлению к Риджентс-парку. Уэллс горько вздохнул. Через несколько минут, за которые они успеют пересечь парк из конца в конец, он узнает, пережила Джейн вторжение или нет. Эмма, сидевшая напротив и державшая голову Клейтона у себя на коленях, словно усталая земная Мадонна, посылала ему ободряющие взгляды, когда их глаза встречались, но было очевидно: она, так же как он, знала, насколько мала вероятность того, что Джейн жива. Быть может, думал Уэллс, Джейн уже несколько часов как мертва и покоится под обломками или превратилась в одну из этих ужасных обуглившихся кукол, что заполняют Юстон-роуд, а он еще не пролил по ней ни слезинки. Да-да, быть может, она уже мертва, а он продолжает считать ее живой. Но возможно ли, чтобы это произошло и не существовало способа убедиться в этом? Возможно ли, чтобы он не воспринял ее смерть в виде какого-либо физического ощущения, или у Вселенной нет способа сообщить ему об этом? Значит, священная любовь вовсе не подобна паутине, которая не только обволакивает, но и посредством вибрации своих нитей сигнализирует одному из партнеров, что второй покинул сеть? Писатель глубоко вздохнул и закрыл глаза, стараясь не замечать стука колес и сосредоточиться на внутренней мелодии своего тела, чтобы по какому-нибудь фальшивому аккорду догадаться, что его организм уже давно пытается сообщить ему: Джейн умерла. Но его тело, похоже, никак не среагировало на ее смерть, и, наверное, это было самое неопровержимое доказательство того, что она жива. Он никак не мог поверить в возможность того, что человек, которого он любил больше всего на свете, умер, а он неспособен почувствовать это и не умер сам секунду спустя от остановки сердца, продемонстрировав еще более изощренную синхронность, нежели та, что устанавливается между близнецами. С той самой минуты, как он обнаружил ее записку на двери квартиры Гарфилдов, он испытывал опасения, что Джейн погибла или была тяжело ранена во время вторжения, но старался отгонять от себя эти мысли. И теперь должен был и дальше следовать этой стратегии и держать наглухо закрытой плотину своего горя, пока ее гибель не будет реально подтверждена, пока через три или четыре часа напрасного ожидания на холме его товарищи не вздохнут огорченно и не скажут, что они очень сожалеют. Но он знал: даже тогда его сердце не согласится с ее смертью. Только когда он возьмет на руки ее холодное тело, лишившееся жара души, он поверит в смерть Джейн, а пока он все еще надеялся, что она доберется до вершины Примроуз-Хилл с парой царапин и ликующей улыбкой человека, избегнувшего тысячи опасностей, чтобы встретиться с ним.

Завеса тревожной тишины, окутавшая Юстон-роуд, распространилась и на Риджентс-парк. Никого не было вокруг, и в самом парке все оставалось по-прежнему. Каждое дерево, камень, травинка были целы и невредимы и, казалось, насупившись, отважно взирали на планету. Если какой-то треножник и прошел здесь, то этот кусочек природы в центре Лондона произвел на врага достаточное впечатление, чтобы тот пощадил его. Пока экипаж, поскрипывая, катился по дорожкам парка, Уэллс грустно разглядывал освещенный рассветными лучами великолепный пейзаж, безразличный к тому, что творилось вокруг, с ощущением, что очень скоро на этой сцене будут разыгрываться иные спектакли с иными актерами. Когда вторжение завершится, здесь уже не появятся вновь влюбленные и не будут медленно прогуливаться по дорожкам родители с детьми, да и обычай вырезать сердца на коре деревьев вряд ли в ходу у марсиан. И все же тишина кругом была настолько абсолютной, что единственным свидетельством, заставившим его вспомнить о нашествии марсиан, была собака — она пробежала перед экипажем, держа в зубах предмет, напоминавший человеческую руку. По крайней мере, хоть кто-то извлек из этого выгоду, подумал Уэллс. Эмма же с брезгливой гримаской отвернулась. Тем не менее, если не считать этого зловещего эпизода, поездка прошла без происшествий, и вскоре перед ними замаячили округлые очертания Примроуз-Хилл.

Они вышли из экипажа у подножия холма и, побоявшись оставить в нем Клейтона, потащили его вверх по склону, пока не добрались до гребня горы, где усадили агента, прислонив его к дереву. Там они смогли наконец получить достаточно точное представление о разрушениях, происходивших по всему городу, массовых и бесспорных. Раненый, дымящийся Лондон умирал у их ног. В северной стороне, в кварталах Килберна и Хампстеда, на месте домов высились груды развалин, среди которых праздно бродили три или четыре треножника. Теперь, когда никто не оказывал им сопротивления, они вяло постреливали в разные стороны, разрушая здания на выбор. В южной стороне, за зелеными волнами Риджентс-парка, полыхал Сохо, а по его улицам с неуклюжей грацией цапель тоже расхаживали несколько треножников, время от времени открывавших огонь. Вдалеке виднелись громадные особняки Бромптон-роуд, почти все разрушенные, и Вестминстерское аббатство, буквально стертое с лица земли. Еще дальше сквозь дымную завесу угадывались неясные очертания собора Святого Павла, который, по счастью, не был уничтожен, хотя в его куполе зияла пробоина от марсианского выстрела. И то, что ему был нанесен всего лишь минимальный ущерб, приводило в еще большую ярость, чем если бы собор был честно разрушен до основания, потому что выдавало наглое пренебрежение, с которым марсиане захватывали планету, как видно, не считая, что это предприятие потребует больших усилий, нежели равнодушный обстрел территории. Рассматривая сверху картину разрушений, Уэллс испытывал скорее унижение, чем страх. Сколько времени понадобилось, чтобы построить этот громадный город, этот муравейник, где тысячи и тысячи душ вели свое существование, не ведая, что оно не представляет никакой ценности для Вселенной, и всего лишь один день, чтобы его разрушить.

И тут вдруг женский голос ворвался в это скорбное безмолвие:

— Берти!

Уэллс повернулся в сторону голоса. И увидел ее, бегущую к нему по холму, взволнованную, растрепанную, неистовую и живую, главное, живую. Джейн сумела избегнуть смерти, и хотя, наверное, скоро погибнет, как и он, тем не менее сейчас она была жива. Глядя, как она бежит к нему, Уэллс подумал, что мог бы броситься ей навстречу, чтобы слиться в пылком объятии, отдав дань романтизму, которого требовала сцена. Его практический ум всякий раз восставал против подобных жестов, особенно, когда жена требовала их от него в повседневной жизни, где, как ему казалось, такие изъявления