облепляет их щупальцами, липкими, точно внутренности, превращает трубу в свою конечность, часть своего тела, которую выдвигает вперед, прямо под брюхо своему ничего не подозревающему врагу. Зазубренный конец трубы он посылает вперед и вверх, из земли. Рваный металлический край впивается в нависшую над ним тушу, прямо в ее мясистый центр, и, пока старик пытается освободиться, ликующий юнец всасывает его в себя через трубу.
Для этого он раздувает все свои полости, так что на конце его новой системы внутренностей возникает вакуум. Вакуум крепко держит старого фамильяра, отрывая от него большие куски плоти. Через похороненный в земле трубопровод молодой тянет их в себя. Глотает жадно, словно голодный.
Пойманный в ловушку старик пытается вырваться, но его деревянные и металлические конечности утратили опору. Освободиться нет сил, уйти с куском трубы — тоже, слишком крепко сидит она в земле. Тогда он пробует прорастить в стенки трубы свои сосуды, чтобы превратить ее в свой пищевод и выпить через него врага, но те уже все в метастазах сосудов молодого, погибающий не может их вытолкнуть, к тому же в противника уже перешло столько его плоти, что они сравнялись, а тот еще продолжает расти.
Материя крупными кусками перетекает в раздувшегося молодого, пока тот сидит, прикованный к земле импровизированными кишками. Старый, издавая время от времени тяжелые тихие вздохи, усыхает, распадается на части и затягивается в трубу весь, до последнего фрагмента. Паутина его сосудов на заемных органах и конечностях высыхает, и они дезинтегрируются, снова превращаясь в обычную свалку — какие-то ошметки со скотобойни, мертвый телевизор, инструменты, запчасти, все хрупкое, начисто лишенное жизни. И все это расположилось вокруг свободного участка земли, из которого торчит зазубренная труба.
Весь следующий день фамильяр лежал тихо. Уже наступила ночь, когда он нашел в себе силы сдвинуться с места; каждый шаг давался ему с трудом и причинял боль — у него было какое-то внутреннее повреждение, так что даже ползти или просачиваться вперед было трудно. В битве он потерял почти все органы зрения, а тех, что еще остались, было недостаточно, чтобы высмотреть и поймать в этой темноте какое-то животное и с помощью его глаз восполнить недостачу. Орудия своего бывшего врага он трогать не стал, взял лишь человеческие челюсти, которые служили тому хваталкой. Но не как трофей, а чтобы было над чем подумать.
Он усвоил почти всю проглоченную им плоть, а что не усвоил, то выжег (в том числе и воспоминания старого фамильяра о его взрослении и самообразовании на шлаковых отвалах при сталелитейном заводе времен королевы Виктории — они беспокоили молодого фамильяра, как человека изжога). И все равно он ощущал себя чудовищно раздутым. Желая сбросить давление, он проткнул себя в нескольких местах осколками стекла, но бесполезно — наружу вытекла лишь часть его нового «я».
Фамильяр продолжал расти. Он все время увеличивался в размерах с тех пор, как выбрался из канала. Купленная ценой страданий победа дала ему внезапный скачок в росте, но он знал, что и без того стал бы большим, только позже.
Следы его противника подсыхали. Фамильяр с интересом наблюдал этот процесс, но никакого триумфа не испытывал. Много дней он провел во дворе для побитых автомашин, подбирал новые орудия, обретал форму, вслушивался в голоса людей и лязг механизмов, чувствовал, как постепенно прибывает энергия, обостряется внимание. Он был еще там, когда его нашел колдун.
…Перед ним возникла старая дама. Фамильяр пережидал дневную жару, разбросав конечности, точно тряпичная кукла. Над крышами складов и офисов плыл звон с церковной колокольни. Женщина просто подошла и загородила ему вид, так что он должен был поднять голову и посмотреть на нее.
Ему показалось, что от нее исходит свет более яркий, чем от солнца у нее за спиной. Ее кожа горела. Вид у нее был незаконченный. Она словно ждала чего-то. Фамильяр не узнал ее, но вспомнил. Перехватив его взгляд, она энергично покивала и снова исчезла из его поля зрения. Фамильяр устал.
— Вот ты где.
Фамильяр снова вяло поднял голову. Перед ним стоял колдун.
— А я все думал, куда ты делся. Взял и свалил, за здорово живешь.
В наступившем долгом молчании фамильяр разглядывал колдуна. Его он тоже помнил.
— Ты мне нужен. Возвращайся, нас ждет работа.
Фамильяр отвлекся. Он подобрал камешек, прорастил его сосудами и превратил в коготь. Он уже забыл про человека, стоявшего перед ним, когда его внимание снова привлек голос.
— Знаешь, а я тебя все время чувствовал. — Колдун невесело усмехнулся. — Хочешь знать, как мы тебя нашли, верно? — Его взгляд метнулся в сторону — видимо, к женщине, которая стояла так, что фамильяр ее не видел, — и снова вернулся к нему. — Чутьем. Точнее, кишками — моими.
Всех троих припекало солнце.
— Ты хорошо выглядишь.
Фамильяр наблюдал за ним. Ему стало любопытно. Он кое-что почувствовал. Колдун шагнул назад. В воздухе гудели летние насекомые. Женщина стояла на краю пустыря, там, где начинались машины.
— Хорошо выглядишь, — повторил колдун.
