депутат Госдумы, не главнокомандующий и даже не начальник райотдела полиции. Так какого лешего ты накидываешься на простых людей с обвинениями? Будь любезен, придержи всё это в себе, нам и так тошно. Всем тошно!

Мой собеседник громко хлопнул ладонями по коленям и, не вставая, резко выпрямил спину, нависая над нами, словно медведь-шатун, вставший на дыбы.

– Конечно! Сейчас легко дистанцироваться! Я не я, и лошадь не моя. А где хвалёная гражданская позиция, где голос разума и совести? Был он? Нет! Все молчали и шли в тупик под руководством властных идиотов!

Уже начиная злиться по-настоящему, я, тем не менее, успел отметить феномен этой странной билингвы: когда разговор идёт о серьёзном, а от действий и решений зависит очень многое, он начинает разговаривать нормальным городским языком, полностью используя личный словарный запас. А когда всё вокруг чинно и гладко, когда вокруг лишь рутина – уходит на откровенную посконь и сермягу со всеми словечками и оборотами, чуть ли не ритуальными в енисейской тайге.

То же самое касается и Петляковых, не раз наблюдал.

– Это ты мне о гражданской позиции? – По-моему, я даже зубами заскрипел. – А твоя где? Где позиция твоих людей? Я скажу тебе, где позиция, Осип! Вон там! Да, правильно смотришь, там, на берегу Енисея! Это позиция расчёта ПЗРК, которые сшибали «Томагавки» американцев! Ты что, думаешь, что надёжно укрылся в глухомани? Со спутника такие поселения – лишний раздражитель и источник подозрений: не прячется ли там секретная военная часть, не замаскирована ли там точка ПВО или радар? Вы там хозяйство своё возделывали, сметанку жрали да молились себе во благо… А эти мальчики вас защищали, между прочим! Здесь! И я вас защищал, как мог. Потому что крылатой ракете или вражескому десанту спецназа по бубну тунгусскому, кто вы там есть перед богом: истинные сыны или заблудшие души – вырежут под ноль, отплюнутся жвачкой и забудут после доклада! Поэтому не парь нам мозги, староста, и давай-ка говорить по делу! А о спасении как-нибудь потом побеседуем, когда на то время будет.

Он три раза глубоко выдохнул и расслабился.

Игорь сидел, будто каменный истукан, бледный и собранный, правая рука опущена под стол. Дед тихо икнул, его супруга белкой метнулась в дом и принесла стакан воды.

– Девчата, чайку сообразите, – попросил я, без пряток вытирая пот со лба.

– Чёрный или иван-чай? – прошептала Екатерина. – Геннадий Фёдорович, что с вами, всё нормально?

Дед, рефлекторно прижав руку к левой стороне груди, закивал, поморщился и рукой отодвинул протянутый нитроглицерин-спрей.

– Кипрей давайте, девушки, – наконец ответил Каргополов.

– И пустырника, – добавил истерзанный ситуацией шкипер.

– И то, и то, – уточнил я.

Сплошной стресс. Досиделись…

– Решили мы, что хватит от мира прятаться. Мир изменился. А если точнее, то нет его вообще, мира прошлого, ничего пока нет, есть земли, почти чистые от людей, – начал он, сидя с кружкой горячего пахучего отвара. – Надо возвращаться на исконные земли. В Разбойном, если вы не знаете, стрельцы да казаки некогда поставили ясачное зимовье… Собирали с инородцев ясак в казну, и никого тут не было, кроме тунгусов и кето. Время шло, тут и раскол случился. И сейчас мало кто понимает, что мы, старообрядцы, стояли тогда на страже всего истинно русского! Действительно, для простого человека разногласия не затрагивали основ православной веры, касаясь лишь отдельных моментов, да и большинству староверов эти тонкости были просто неизвестны. Раскол для нас был попыткой сохранить духовный строй страны, которая с присоединением в 1654 году Украины начала устанавливать контакты с Европой. В общем-то, реформа совпала с культурным наступлением Запада, оттого и была так болезненно нами воспринята… Европ им захотелось! За нормальных людей нас не считали, а уж для молодого Петра мы были дешёвой рабочей силой. Кто такое стерпит? Вот и пошли по трактам ссыльные колонны, да и желающих переехать в Сибирь добровольно тоже хватало. В Сибири люди старой веры по-прежнему выступали против официальной церкви и светских властей. Чернец Иосиф Истомин, за своё чрезвычайное упорство сосланный из Казани в Енисейск, во всей округе увлек своим учением многих, не переставая и на новом месте распространять свою веру целые десятки лет.

– Я слышала эту фамилию, – подтвердила Закревская.

Осип не отреагировал и продолжил:

– Когда-то и Разбойное было чисто старообрядческим селом, хотя много наших было в Бору да в Ярцево, в Ворогово и в Бахте. Царской власти это не нравилось, а потом Советы пришли – пришлось уходить в тайгу, скиты потаённые ставить, монастыри… В общем, соседи, решили мы тут поселиться.

Ничего другого я и не ждал. Нет других поводов для трудных разговоров. Геннадий Фёдорович к такому повороту, похоже, не подготовился. Чего он ожидал? Обложения нас данью на сто лет?

– Погодь, Осип, я в разум взять не могу, – спросил он, пользуясь паузой, взятой визитёром на чаепитие. – Как же вы тут жить собираетесь? Ни лугов для скотины, ни участков под распашку.

– Мы и не собираемся тут пахать-сеять, – пояснил Каргополов. – В Разбойное переберётся лишь часть общины, они тут рыбу ловить будут. В нашей речушке рыбы мало, улов неплох только в сезон, да и порода в основном сорная. На озёрах – окуньки-пескарики да щука для собак. Конечно, для еды