– Ты по-человечачьи, в натуре, забыл, как базарить? – хмыкнул я.

– А ты? – чуть наклонив лобастую голову, как перед дракой, ответил поп. – Сам-то на человеческом ли языке говоришь? Базарить… В натуре… Че- каво…

– Уел, – засмеялся я. – Хотя я стараюсь. Стыдно бывает, если какому-нибудь важному типу чего-нибудь этакое брякнешь. Вроде как дело, ментами заведенное, показываешь. А сам – как? Я ж слышал, как ты о покаянии и вере на фене ботал.

– Это ты верно сказал, – чуточку улыбнувшись, согласился Коленок. – Стыдно так говорить. И противно. Господь людям язык для другого дал. Чтоб молитвы ему шептать и песни петь. О любви говорить и здоровье другим человекам желать. А мы столько лет грязь эту изо рта изрыгали, дела поганые творили, что по гроб жизни теперь не отмолить. До того дошло, что иные другого, чистого языка и не понимают уже. Только не закостенели в грехе их души. Тянутся они к Свету Веры Его. Только и остается мне, что нести веру, как могу. А потом моленьями долгими прощения у Всевышнего просить.

– Выпросим, – махнул я рукой. – Бог – Он высоко. Он все видит. Зачтет, поди, труды наши вместо слов. Тем более что я и молитв-то не знаю.

– Там… – Саня ткнул ладонью с набитыми костяшками в сторону Подковы, – некому подсказать?

– Там – нет, – подтвердил его опасения. – Там другие люди живут. На нас мало похожие. Они в других богов верят. И молитвы у них другие.

– То не важно. Гордыня то наша – Господу Всемогущему имена придумывать и именем этим других людей к покорности царям приводить… Раскопали, я так понимаю, значит, все-таки то, что тогда Поц на Алтае нашел? Однако же хотел спросить тебя о том, что за вратами сими, да видно, самому придется идти смотреть. Примешь?

– Ты чего, Сань? – удивился я. – Ты мне как брат. И находка эта наша, общая. Ты же с нами был. Помнишь? Чего не пущу-то? Только там шум-гам. Место, конечно, райское. Море, пальмы, кокосы. Но все непросто. Крепость вынуждены строить. Вражин вокруг полно. Оружие у всех есть. Без ствола под подушкой спать не ложимся. А ты же вроде как сам хотел уединения.

– Я в пустынь ушел, чтоб Бога найти.

– Нашел? – невинно поинтересовался я.

– Да. Нашел. Оказалось, зря уходил. Бог – Он в сердце живет, не в скитах. Теперь чувствую долг свой – помогать иным Его чадам душой к нему прильнуть.

– Фигасе, загнул, – уважительно протянул я. – Но – уважаю. Торопись только, отец Александр. Иди, собирайся. Долго нам здесь оставаться нельзя.

– Так готов я… Только есть у меня к тебе, Андрей, еще одна… просьба. Уважишь по старой дружбе?

– Сань, об чем… Не вопрос, короче.

Поп укоризненно показал головой, расслышав так и не сказанные мной сленговые словечки, но говорить начал о другом:

– У брата моего старшего, Николая, сын остался. Да ты знаешь. Вместе же гостинцы им в Питер возили… Теперь племянник мой вырос. Двадцать пять недавно стукнуло… В общем, здесь он. У меня в хате.

– Ого. Дядю попроведовать приехал?

– Не то чтобы, – почти невнятно пробубнил Саня. – Они там… Ищут его, в общем. Они с приятелем у одного серьезного человека много денег заняли и надеялись у меня здесь отсидеться, пока шум не стихнет. Только… Короче, он… как бы не мужик.

– Это как это? – не сразу врубился я.

– Он этот… – Коленок даже порозовел от смущения. – Гей он, короче. И приперся ко мне, гаденыш, с мужем своим. Негром.

– И биться сердце перестало! – в последний момент переиначил рвущееся с языка выражение я. – Офигеть!

– Не то слово, – тяжело вздохнул поп. – Грех-то какой! А и выгнать не могу. Родная кровь. Только, если я с тобой уйду, они тут долго не протянут. В город вернутся. А там их обязательно найдут. Таких… гм… не спрячешь. За их головы награда обещана, и немалая. Долго они, как сам думаешь, там проживут без меня?

– Пару дней, – согласился я. – И чего? Хочешь их с собой в новый мир забрать?

– Если разрешишь, – кивнул Коленок. – Понимаешь, Дюш…

– Понимаю, Сань. Я все понимаю. Только и ты пойми. Дорога эта в одну сторону. Туда я этого… этих голубков еще пущу, а обратно уже нет. Если он к двадцати пяти годам вместо мозгов в голове дырку… гм… сзади нажил, то нет у меня ему веры. Не могу я допустить, чтоб он тут по притонам своим… гейским… языком о новом мире трепал.

– Да мне лишь бы жив был. Горько, конечно, что, похоже, род наш на оболтусе этом и закончится. Но и вовсе плюнуть на братова сына я не могу. Пристроится, мож, у тебя там куда-нибудь. Глядишь, дурь из головы и выветрится.

– А черненького родня не хватится? – все еще сомневался я. – Гражданин другой страны как-никак. Откуда он, кстати?

– Пиндосенок, – сокрушенно выдохнул отец Александр и скромно опустил глаза. – Афроамериканец, короче.

– Мечта толераста. Сам прикинь, какая в Интернете вонь поднимется? Расово угнетенный черный гей, исчезнувший в Сибири. Тут нашему президенту и КГБ припомнят, и Грузию с Северной Осетией. И могут так в ухо нажужжать, что отправится какой-нибудь наш «Петров, Иван Петров» по следам пропавшего гомитосика в дебри Центральной Западной Сибири. И, если землю рыть станет, а его так в Москве надрюкают, что непременно станет,