ни по уровню воздействия на психику.
Дерево-тюремщик оставило мне не так уж много места – ни улечься нормально, ни ноги вытянуть. Но сну постепенно удалось меня сморить. Запах хвои, сопение Прошки, скрип веток, тепло, тепло-о… И даже характерные ритмичные звуки, все эти вздохи, стоны и вскрики, доносившиеся из логова хийси, не только не мешали, но даже как-то успокаивали, что ли.
Совсем неудивительно, что я заснула. Удивительно, что мне не приснилось ничего такого… специфического. И что я вообще смогла проснуться. Впрочем, реальность при пробуждении могла запросто заткнуть за пояс самые разноцветные глюки.
Я открыла глаза, проморгалась, снова зажмурилась, попыталась пошевелить рукой, чтобы хотя бы ущипнуть себя, потому что все вокруг буквально кричало мне: «Катюха, поздравляю! Ты наконец-то спятила!»
Я сошла с ума. Какая радость.
Но теперь по порядку. Во-первых, мне было жарко, жарко по-настоящему, как в сауне. И запахи меня окружали соответствующие, карело-финско- банные: что-то хвойное, что-то березовое и что-то из цветущих лесных медоносов, или как их там. Школьная «тройка» по биологии напомнила о себе очень кстати. Короче, за пределами елово-ведьминского карцера определенно что-то такое цвело, зеленело и колосилось. И в своих зимних одеждах, под слоями шерсти и мехов, я обливалась по?том, мокрая и мерзкая, как облитая пивом мышь.
Рядом завозился Прошка. Некоторое время мы молча таращились друг на друга, а потом боярский сын душераздирающе зевнул и продемонстрировал ту завидную психологическую устойчивость средневекового отрока, к которой мне уже следовало бы привыкнуть.
– Ну вот, а ты боялась, дура-девка, – с неописуемым превосходством заявило это дитя допетровской Руси. – Вишь, как потеплело-то! Стал-быть, по нраву пришелся наш Тихий лесной матушке.
– Много ты понимаешь, тинейджер, – буркнула я. Признать, что мальчишка действительно понимает в происходящем куда больше, чем я, дипломированный специалист в этнографии и смежных дисциплинах, было неприятно.
– Ишь как лаешься ты, Катька, по-иноземному! – восхищенно присвистнул Прохорус. – Ти-не… чо? Это по-каковски? По-латински аль по-бриттски?
– Чо-чо? Ничо! – Я вздохнула. – Это на английском. Значит «отрок».
– Ти-не-жир, ти-нед-жир… Эвон как! – Поерзав, Прошка ненадолго затих, а потом снова заворочался, пытаясь выпростаться из кафтана. – Угорим мы тут, коли хийса нас не выпустит. Как есть сопреем.
– А она выпустит?
– Да на что мы ей теперь? – Уверенности Прошки я завидовала изо всех сил. – Ей нашего Тихого теперича лет на сто хватит.
– А… Ты, выходит, специалист по лесной нечисти? – Я рассердилась. – Коли такой умный, так и сказал бы, чего она вообще хотела, хийса эта?
Боярский сын скорчил в ответ рожу, но до ответа все-таки снизошел:
– Известно чего. Жрать она хотела. Хийси, они же суть духи лесные, навроде лешаков, только чудинские али ижорские, хрен поймешь. В чащобах живут да всякую живность привечают. Только нечисть, она нечисть и есть, ей для колдунства сила живая потребна, человечья. Она ж почему старой нам показалась, яга-то. Голодно ей было, видать. А теперича наелась, вот и…
Но закончить свою лекцию будущий оксфордский профессор Прохорус Айвэнз не успел.
– Больно уж шустер ты, ербезенок, да на язык важтоват! – раздался где-то совсем рядом веселый девичий голос. Только настороженное привычным испугом ухо могло различить в нем что-то, очень похожее на лисье тявканье. – Гляди, как бы прикусить не пришлось!
Ветки разошлись.
– Ой… – совсем по-детски пискнул Прошка, мигом превращаясь из самоуверенного парня в испуганного ребенка.
– Ы-ы… – только и смогла выдавить я из перехваченного спазмом горла.
На нас смотрела хийса. Но какая!
Куда подевалась жуткая древняя страхолюдина? Юная дева, в самом соку, как наливное яблочко, и не простое, а золотое, прямо-таки молодильное. Ее бархатная кожа светилась изнутри, нежный румянец разливался по округлым щекам, лепестки губ пламенели от недавних жарких поцелуев, а золотисто- карие лисьи глаза озорно сверкали. А эти ресницы… Ох! Под узорной, расшитой камушками и перышками, длинной рубашкой таилось стройное и очень молодое тело. От вчерашней гремящей костями мерзкой старухи не осталось и следа. Редкие седые космы, облеплявшие черепушку прежней хийсы, вдруг стали блестящими, густыми и огненно-рыжими, к тому же заплетенными в девять толстых кос.
Мне после сна в хвойной клетке потребовалось несколько минут, чтобы догадаться, кого она мне напоминает. Думай, Катя, думай! Ну точно же! Хозяйка Лисиц, рыжая, с девятью косами – это кумихо!
Вряд ли Прошка слышал хотя бы одну корейскую сказку про девятихвостых бессмертных лисиц-оборотней, знаменитых пожирательниц мужских печенок, но отрубился он моментально. Словно Керейтар уже облизывается на его молоденькую свеженькую печень.
Впрочем, изменилась не только хийса, но и все это страшное место. Снег уже растаял, а трава так и перла из земли, цвели лесные цветы, одуряюще
