Скифр пожала плечами:

– Я никогда не была такой дурой, чтобы отвергать святое правило моих учителей о том, что надо всегда сьедать одну фасолину, когда идешь в эльфьи руины.

– А вдруг они ядовиты?

Скифр наклонилась к служительнице:

– Хотела бы я тебя убить – просто перерезала б глотку и отдала труп Матери Морю. Веришь, нет, но я часто об этом задумывалась. Быть может, здесь ядовито все вокруг, а это – лекарство?

Отец Ярви хватанул фасоль с ладони Скифр и быстро проглотил.

– Хватит стонать, ешьте фасолину, – сказал он, угрюмо взирая в глубь суши. – Нашу стезю мы избрали, и она будет виться вперед еще долго. Ральф, пока нас нет, народ пусть ждет и не волнуется.

Пожилой кормчий закончил подвязывать носовой канат к здоровому валуну и заглотил свою фасолину.

– Не волноваться – это ты многого просишь.

– Тогда пусть просто будут здесь, – ответила Скифр, подсовывая Коллу ладонь и то, что на ней лежало. – Будем надеяться, дней через пять вернемся.

– Пять дней в этом краю? – Фасоль застряла на полпути к его раскрытому рту.

– Если повезет. Развалины тянутся на многие мили, и не так легко отыскать нужные тропки.

– Как ты их выучила? – спросила Скейр.

Скифр расслабленно свесила голову набок.

– А как люди учат все остальное? Слушая тех, кто ходил туда прежде. Двигаясь по их стопам. А со временем – прокладывая собственный путь.

Скейр поджала губы.

– В тебе, ведьма, и правда один лишь дым да загадки?

– В свое время, быть может, увидишь во мне и другое. Бояться тут нечего. Кроме Смерти уж точно. – Она опять наклонилась к матери Скейр и шепнула: – А разве она не стоит за плечом каждый день?

Фасолина неприятно протолкнулась в глотку, но вкуса не имела и на самочувствие не повлияла никак. Ею явно не вылечить ни боль от тоски, ни вину, ни гнетущую обреченность.

– А что с остальною командой? – шепнул он, мрачно косясь на судно.

Скифр подернула плечами:

– Фасолин у меня только пять. – Она повернулась и пошагала навстречу руинам, за ней по пятам тронулись служители Ванстерланда и Гетланда.

Боги-боги, и почему он не остался с Рин? Все, что он в ней любил, затопило его волною страдания. Уж лучше выйти против десяти армий Верховного короля, чем проникнуть в проклятое безмолвие Строкома.

Колл перекинул через плечо поклажу и пустился за остальными.

Люди валялись на полу, плюясь и корчась от боли. Молили о помощи и, бормоча, звали маму. Сыпали бранью сквозь стиснутые зубы, рычали, кричали и истекали кровью.

Боги, сколько же в человеке крови! Скара поверить не могла, что так много.

В углу поставили прядильщика молитв, бубнить молебны Тому, Кто Сращивает Рану и кадить сладковатым дымом из чаши, в которой тлела кора. Несмотря на это, вонь пота, мочи и всех жидкостей, что содержит тело, удушала. Скаре пришлось прижать ладонь ко рту, к носу, почитай к глазам – и глядеть, раздвинув пальцы.

Мать Ауд, вовсе не высокая женщина, царила здесь, возвышаясь над всеми – похожая уже не на персик, а на древо с глубокими корнями, что ими плодоносит. Лоб ее избороздили морщины, негустые волосы липли от пота к скулам, рукава закатаны, и видно, как под красными пятнами на предплечьях вздуваются крепкие мышцы. Мужчина, которым занималась целительница, стоило ей ощупать рану на бедре, выгнул спину, а потом заметался и завизжал.

– Кто-нибудь, держите его! – зарычала она. Рин оттерла Скару, поймала запястье раненого, не церемонясь, придавила его к столу. Мать Ауд извлекла из растрепанного пучка волос костяную иглу, зажала в зубах, продела нитку и принялась зашивать. Мужчина ревел, всхрапывал, брызгал слюной.

Скара припомнила, как мать Кире рассказывала про разные органы, поясняла их назначение, называла богов-покровителей. Она повторяла: принцесса должна разбираться, как устроен ее народ. Однако если даже знать, что внутри человека кишки, их лицезрение способно повергать в ужас.

– Они шли на приступ, взяв лестницы, – рассказывал Синий Дженнер. – Довольно храбро. Я б на их месте поостерегся. Видать, Яркий Йиллинг положил немало денег-колец тем, кто одолеет стены.