обескровленной дружины, уже не способной сомкнуть строй. Был он опытен и малоразговорчив, решителен, но осторожен. Молодые вилькаи видели в нем самого Ярилу Лесного, волчьего пастуха.

Его наследником на случай внезапной гибели считался Лютояр. Из всей родни у него была только мать, и почти всю жизнь он прожил с ней в лесу. С семилетнего возраста отца ему заменял Ярый: учил ходить по лесу, выслеживать зверя, ловить рыбу, добывать пропитание себе и матери. По всему выходило, что иной дороги для Лютояра и нет. Сейчас, двенадцать лет спустя, это был рослый, худощавый парень с продолговатым скуластым лицом. В его изжелта-серых глазах отчетливо проглядывало нечто волчье.

Равдан, напротив, имел обширнейшую родню, ибо числился младшим из пятерых сыновей старейшины Краяна. Род Озеричей испокон веку жил близ касплянского волока, разбросав свои ветви, веточки и отростки на пять-шесть весей и выселок, со всеми соседями был в родстве и свойстве. Озеричи, как никто другой, с полным правом могли утверждать, что эта земля наполовину состоит из праха их предков. Тем не менее каждую осень Равдан с гораздо большей радостью уходил в лес, чем весной возвращался обратно. С родичами он ладил не всегда и в лесу чувствовал себя гораздо более к месту.

С Лютояром они каждую зиму водились вместе и дружили с раннего отрочества, то есть уже лет шесть. Оба были парнями неглупыми и отважными, но если Лютояр был более сдержан и любил все прикинуть заранее, то Равдан отличался открытым и дерзким нравом, полагался на чутье и судьбу, которая пометила его еще при рождении.

Его мать, голядка Уксиня, имела славу ведуньи: всем помогала при родах, умела гадать бросанием жребия, лучше всех знала разные травы. Когда родился ее пятый сын и свекровь-повитуха стала обмывать младенца, ей никак не удавалось смыть кровавое пятнышко на левом глазу новорожденного. Потом разглядели, что это родимое пятно, занимающее внешний угол века и часть пространства под бровью.

Об этом много толковали в гнезде Озеричей: младенец помечен от рождения, к чему бы это? Ничего хорошего не ждали, и большуха решила на всякий случай не давать ему родового имени. Уксиня придумала новорожденному имя Равдан – «багряный». Товарищи-словене часто звали его Радан, что было им ближе. Пятно так и осталось на всю жизнь и привлекало внимание, хотя ничуть не мешало самому обладателю. Подозрения большухи оправдались: младший внук плохо уживался с родичами, дерзил и куда охотнее уходил весной в лес, чем осенью возвращался домой. «На него суденица не то плюнула, не то поцеловала!» – говорили родичи со смесью осуждения и невольной зависти. Сам-то он не сомневался: судьба пометила, чтобы из виду не потерять.

– Давай, не повидаться же к тебе домовик притащился, – поторопил его Ярый, знавший, что «отцы и деды» по Равдану тоже не скучают. – Видать, любопытное расскажет.

Все трое уже оделись. Рубахи из небеленого льна, свиты и порты из серой или бурой шерсти делали их малоприметными в лесу. Шли бесшумно, скользили, будто тени, и Честомил из рода Озеричей, внезапно обнаружив их перед собой, вздрогнул от неожиданности. Он ждал их на берегу Днепра, под развесистыми ивами; рядом был вытащен на песок челн, выдолбленный из ствола такой же толстой ивы.

Близко они не подошли: остановились в пяти шагах, на краю зарослей. Встречи вилькаев и «домашних людей», или домовиков, как лесные их называли, всегда происходили как-то так – на меже, на ничьей земле. Никто из них не боялся друг друга, но взгляды были взаимно настороженными: и те, и другие видели перед собой чужаков, живущих за гранью знакомого мира.

– Здоровы будьте, лесные! – приветствовал парней Честомил. – Отец прислал.

– И вам не хворать, – ответил за всех Равдан, которому Честомил приходился родным старшим братом. – Что передал?

– С Рутавечи весть передали. От Лучинки. Сестра у тебя была такая, не помнишь?

– Да где их всех упомнить! – пренебрежительно усмехнулся Равдан. – У вас там девок, что в лесу зайцев… Батюшка-то времени даром не терял.

– Ты на батюшку не того… – привычно одернул его Честомил. Дома младший брат никогда не посмел бы так дерзко отвечать старшему, да еще говоря об отце, но в лесу Равдан был членом совсем другого «рода» и домашние обычаи его не касались. – Тебе до него во всю жизнь не дорасти!

– С чем тебя прислали-то? – почти ласково спросил Равдан, но за этой ласковостью явно сквозило обычное для «лесных» презрение к «домашним».

– Обоз идет с Рутавечи хороший, – ответил Честомил, подавляя раздражение, которое «лесные» вызывали у «домашних». – Такой богатый обоз. Едут два богатых свея и князю Свирьке везут какие-то подарки очень хорошие. Люди видели два тюка: вот такие, – он раскинул руки, – кожей обмотаны, увязаны, и видно, что тяжелые. На ночевках хозяева их рядом с собой кладут, чтобы присмотр был. Надо думать, там серебро.

– Серебро? – изумленно воскликнул Равдан, и его товарищи недоверчиво подняли брови. Серебра в количестве, чтобы хватило на «вот такой» тюк, они не могли даже представить. – Рассказывай! Да где же бывает столько серебра?

– А я почем знаю? Я этих тюков в глаза не видел. А видел их Подмога, Лучинкин свекр, и ему про них говорил тут мужик, что варягов от Усвяча провожает. Богатые, говорит, свеи, даже родичи свейскому князю… Мало ли что у них там? А по всему видать, что серебро.

Честомил боязливо оглянулся, хотя здесь, в пустынном месте у реки, никто не мог их слышать.

Его появлению возле этой ивы предшествовали бурные споры между родичами. Озеричи жили у истоков реки Каспли с незапамятных времен. Еще при дедах стали все чаще появляться торговые гости, пробиравшиеся от Ловати на Днепр, чтобы оттуда попасть на Волгу или Семь-реку. Местные жители давно приспособились брать плату за проезд по их угодьям, к тому же завели на волоке целое хозяйство: держали катки и волов, которых впрягали в тяжелые лодьи, волокуши, на которых перевозили товар от одной воды до другой. Сами помогали торговым гостям перетаскивать лодьи и перевозить груз, поправлять, что сломалось, подвозили съестные припасы и все прочее, в чем может возникнуть нужда в далеком пути. Плату брали