Но Зоряна сейчас более всего занимало другое.

– А твоя дочь… – он сглотнул, – и правда так красива?

Равдан лежал среди травы на краю полузаросшей лядины, притаившись и стараясь ничем не выдать своего присутствия. Коротко обрезанные волосы лезли в глаза и мешались. Хотя и не доставали до глаз – все равно мешались. Равдан то и дело отводил их назад и приглаживал мокрой ладонью, чтобы лежали смирно. Но волосы были все в хозяина и жить смирно не желали.

Однако делать было нечего. Каждую весну, когда Велес Затвори-Пасть выгонял вилькаев из чащи, по прибытии домой они первым делом шли в баню, а потом большухи обрезали им волосы, отросшие за полгода. Косматыми только нечисть лесная ходит. Добрые люди стригутся коротко. Равдану требовалась вся сила воли, чтобы покорно подставить голову под руки матери и молча терпеть, когда она будет кромсать его влажные после бани русые пряди. Длинные волосы знаменовали лесную волю «молодых волков», стрижка – то, что парень вновь поступает в подчинение роду.

В поле перекликались перепела. «Подь полоть! – раздавалось сразу со всех сторон. – Подь полоть!»

И эти полоть посылают! Равдан усмехнулся про себя. Жить дома было не то, что в лесу. В конце весны, когда он возвращался, для всех находилось множество работы. Миновали сев и посадки, все бурно шло в рост, наступили «полольники» – пора прополки гряд и посевов. Женщины и дети, отроки и девки – все с утра до ночи гнули спины, дергая хвощ, дедовник, одуванчик, лютик, сныть и прочее.

Возили незём на озимые поля. Область смолян была давно уже густо заселена, свободных лесов под пал почти не осталось: только брошенные двадцать лет назад участки, но на них урожай был не сравнить меньше. Поэтому на отдыхающее и озимое поле возили навоз: мужики грузили вилами в большущий ящик на повозке, дети погоняли волов, бабы на поле опорожняли ящик, а отроки в деревянных ведрах растаскивали, равномерно разбрасывая по земле. И все это иной раз под палящим солнцем, а то под моросящим дождем. Равдан ходил купаться два раза в день: в полдень и вечером. Тем не менее от волос и ночью исходил запах навоза – тот самый, презираемый всеми лесовиками-вилькаями запах домашнего хозяйства.

Труды эти сами по себе не приносили Равдану никакой радости, хотя, сильный и выносливый, он за день делал больше, чем иные двое. И все же ходил хмурый. Этой весной оказалось, что из своих ровесников он один остался «в отроках», а иные братья на пару лет его моложе уже обзавелись женами и даже детьми! Двоюродный брат Творила был моложе Равдана на год, однако к Перунову дню ожидал первенца. Равдан и стыдился своего положения, и не был уверен, что хочет его сменить. Баба и дети окончательно привяжут к печи и закроют путь в лес. А только там он и чувствовал себя хорошо.

Единственное, что его радовало, так это охота на перепелов, и сегодня ему наконец разрешили денек передохнуть от полотья. Перепелиная ловля не требовала большого напряжения, зато была азартной, и здесь Равдан будто вновь натягивал родную шкуру. Еще семь лет назад дед Полевка научил его, как сделать перепелиную дудочку: из косточки крыла взрослого гуся, в которой один конец залит воском, посередине прорезано отверстие, а к другому концу прикреплен мех для воздуха. Мех делался из куска кожи, который снимали «чулком» с хвоста теленка не старше двух месяцев и высушивали на особым образом вырезанной деревянной основе. Растягивая и отпуская мех за веревочную петельку, можно было извлекать из дудочки переливы нежных трелей – точь-в-точь как призывает петушка перепелиная курочка. Тю-тю… тю-рю… тюр-тюр…

Сеть Равдан тоже плел сам, еще зимой в лесу, когда вечерами нечего делать. Из прочных конопляных нитей, крапивой и хвощом подкрашенная в тусклый серо-зеленый цвет, будто вялая трава, она имела ячейки такого размера, чтобы туда пролезали голова и плечи перепела, но не тушка. Оставалось раскинуть ее поверх луговой или полевой поросли, залечь позади, затаиться и посвистывать манком.

Уже было жарко, земля источала тепло, одуряюще пахло разогретыми солнцем травами. Вилась мошкара, липла к коже, но Равдан не обращал внимания.

– Подь полоть! – кричал один справа.

– Ва-вва! – тут же раздавалось в другой стороне. – Ва-вва!

Этот не пойдет: он уже нашел себе подружку. А вон тот, что справа…

– Тю-рю! – нежно пискнула дудочка в руке Равдана. – Тю-рю!

Издав две трели, он отпустил мех, чтобы тот мог петь снова.

– Тю-рю!

– Подь полоть! Ва-вва! – уже ближе откликнулся полевой певец.

Поверил! Равдан усмехнулся про себя и продолжал манить. Сердце замирало, будто к нему шло из густых ростков невидимое, самое дорогое счастье.

А спроси его сейчас – в чем счастье? – он и сам не знал. При этой мысли ему вспоминался варяжский топор с серебряным узором на обухе. Живут же обычные люди: взрослеют, женятся, пашут и жнут, тем уже рады, что детей народилось много и всех есть чем покормить. Только Равдана вечно тянуло куда-то. А куда? Ему нравилось видеть новые, чужие места, новых людей. Нравилось, когда жизнь – как река: плывешь и не знаешь, что будет за поворотом. Нравилась лесная дружина, где свое первенство нужно было отстаивать силой воли, а иной раз и кулаками, но не длиной бороды.

Никому во всем роду, даже матери и немногим своим друзьям среди братьев он не рассказывал о том, как они с Лютояром лазили в могилу свея и что там нашли. Достаточно того, что Краян не получил обещанной ему доли добычи с волока. Услышав, что эта добыча – варяжские клинки, старейшина схватился за голову и замахал руками: где зарыли, пусть там и лежат, от беды подальше.