– Оружие! – крикнул викинг. – Дайте мне…

Бешено заелозили ноги, забурлило пиво, страшно корчилось сильное тело, и стоявшему рядом со спокойным Ратияром Михалке показалось, что ледяная тень упала вдруг на поляну, будто сама Хель[16] вышла из подземного царства за черной душой кровавого скальда Скегги Кожаный Плащ. Последней дугой выгнулась спина, обмякло тело, холод уполз под землю, а дружинник вздохнул с облегчением.

Ратияр повернулся к замершим норманнам:

– Вам я подарю драккар и его голову, – он кивнул на торчавшие из бочки ноги, – чтобы рассказали своим, как Железные Волки встречают бешеное зверье.

Рядом вздохнул Упырь Лихой:

– Княже, Скегги был злодеем, но храбрым воином… Таким не пристало умирать столь позорно и без оружия…

Ратияр повернул к нему лицо, и дружинник замолчал, встретившись с его взглядом.

Бледные скандинавы глухо пробормотали благодарность милостивому конунгу.

– Ратияр! – окликнул Хравн, возвращавшийся от берега, где пристали корабли.

Парень держал за руку стройную девушку с копной белоснежных кудрявых волос.

– Я нашел ее связанной… на ладье, – сказал Хравн, подумал и добавил: – Кусается…

Дружинники громко расхохотались. Молчал только сын Ратмира, не сводивший глаз с чужачки, и Мирослава.

Она смотрела на застывшее лицо Ратияра и до крови закусила пухлую губу.

Беловолосая зеленоглазая чужачка оказалась немой. Барсук негромко говорил фразы по-скандинавски, она рисовала на земле знаки в ответ. Старик хмурился, поглаживал редкую бороду, а когда бывшая пленница вдруг всхлипнула, положил ей на голову сухую ладонь и пробормотал что-то успокаивающее.

– Скегги вырезал ей язык, чтобы обезопасить себя от чар, – повернувшись к притихшим братьям, буркнул Барсук, – он украл ее год назад у хевдинга по имени Храпп, сына Бьерна Сильного. Скегги возил ее с собой на веревке, веря, что девушку любит Потаенный Народ, и она приносит удачу.

– Я слышал о Храппе. Он слывет могучим воином, – сказал Ратияр.

– Если мы вернем ему дочь, у нас появится сильный союзник, – сказал старик.

Ратияр помолчал, рассматривая гордо выпрямившуюся под его взглядом девушку.

– Мы снарядим корабль к свеям, – сказал он. – Как тебя зовут? – мягко спросил Ратияр девушку.

Та внимательно выслушала бормотание Барсука и быстро зашевелила веткой на земле.

– Ингрид, – сказал старик, – Лед Ладоней. Так северяне называют серебро.

– Я отвезу тебя домой, Ингрид, – сказал Ратияр.

Девушка чуть склонила вбок голову, зеленые глаза всматривались в лицо хозяина крепости. Кивнула, словно соглашаясь с чем-то, только что прочитанным в его взгляде. Тонко очерченные губы тронула улыбка. Лед Ладоней взяла руку воина и вдруг резко прижала к своей груди. Чуть смутившись, Ратияр почувствовал жар и сильные, ритмичные удары под тонкой льняной рубашкой.

– Не надо… благодарности, – услышал он собственный хриплый голос. – Возьми ее к себе, Барсук. Ей нужно окрепнуть. А потом мы отправимся в путь, – сказал он, аккуратно освобождая руку.

Девушка улыбнулась, не отрывая от него изумрудного взгляда, и Ратияр тоскливо подумал, что похожи эти глаза на весеннюю тайгу, в которой можно потеряться и блаженно блуждать до самой смерти.

Ей снились заснеженные шапки гор в круто изрезанных фьордах и зеленоватые переливы северного сияния среди звездных россыпей. Оно то напоминало птицу, расправлявшую во все небо мерцающие крылья, то волны неслышной колыбельной, что пели звездам северные боги. Крылья из струящегося света уносили вверх, далеко-далеко от земли…

Когда Ингрид была маленькой, ей казалось, что это складки гигантской полупрозрачной ткани, которой боги накрывали мир после наступления темноты, чтобы с ним ничего не случилось. «Волшебные занавески!» – кричала она, прыгала от радости, а отец посмеивался в бороду.

Они часто гуляли по берегу после заката, потому что оба любили ночь. Девочка в длинной шерстяной рубахе и со множеством белых косичек мечтала вслух, как когда-нибудь боги сошьют ей сарафан из этих занавесок.

«Надену луну, звездами опояшусь!» – заявляла маленькая Ингрид. Храпп смеялся, брал ее на руки, по колено заходил в мерцавшую от света тысяч созвездий воду. «Опусти руки», – говорил он. Ингрид погружала ладони, потом, осмелев, опускала руки по локоть и смотрела, как между пальцами струится роскошное небо ночи.

«Ты пошила рукава из северного сияния», – говорил отец. Ингрид мотала головой: «Хочу по-настоящему!» Отец кивал: «Когда-нибудь будет и так». Сердце замирало от предвкушения – отец, огромный, твердый как скала, никогда не бросал своих слов на ветер.