Шок – это не только тогда, когда человек впадает в ступор от неожиданного известия. Зачастую в шоковом состоянии люди успевают натворить таких дел, что после только диву даешься, откуда взялось столько сил.
Жизнь приучила меня в критических ситуациях не замирать на месте, превращаясь в неподвижную мишень, и потому первым делом я затащил Лили в дом, потом задвинул засов и лишь после этого спросил:
– Кто и зачем?
Лилиана всхлипнула:
– Туги, Лео! Это моя вина – из-за отказа выступать они собираются тебя убить!
– Стой! – приказал я, налил из графина воды и всучил стакан подруге. – Пей!
Руки Лилианы ходили ходуном, она даже облилась, но все же пересилила себя и начала пить, выстукивая зубами о стекло звонкую дробь.
– А теперь давай по порядку, – успокаивающе погладил я гостью по плечу, помогая снять плащ. – Какое конкретно обстоятельство навело тебя на мысль, будто мне угрожает опасность?
– Да письмо же! – всплеснула руками Лилиана и полезла в сумочку. – Оно лежало под подушкой! Я нашла его, когда ложилась спать!
– Позволь, – попросил я, забирая мятый листок, заполненный крупными печатными буквами, словно автор намеревался скрыть свой почерк или же попросту был малограмотен.
Никаких зацепок послание не дало. «Станцуй – и богиня отпустит. Откажешься – он умрет», – и все.
– Хм… – промычал я. – И ты кинулась ко мне посреди ночи, чтобы предупредить? Не могла послать записку?
– Лео, ты не понимаешь? Я никому не могу доверять! Вдруг это один из них?
– И конечно, лучше поехать одной…
– Ты дал мне маузер!
– А родители? Что подумают они?
– Я уже взрослая! – отрезала Лилиана, прижалась ко мне и заплакала. – Лео, мне так страшно! Я боюсь тебя потерять! Я никогда себе этого не прощу…
– Никто мне ничего не сделает, – пообещал я, обнимая подругу. – И тебе – тоже. Я этого не допущу.
– Лео, это же туги! Они неуловимы!
– Вздор.
– И вовсе не вздор!
Лилиана подняла на меня залитое слезами лицо, и я осторожно поцеловал ее; на губах остался соленый вкус. Лили задрожала, и я потребовал:
– Прекрати истерику!
– Я не истеричка!
Но я ничего не стал слушать, подхватил Лилиану на руки и понес в спальню на второй этаж. Нам обоим стоило успокоить нервы, а мне был известен надежный способ добиться этого если уж не самым быстрым образом, то самым приятным – совершенно точно.
Потом я лежал в полной темноте, прислушивался к легкому дыханию ночной гостьи и пытался разобраться в своих чувствах к ней. Страсти не было, но меня влекло к Лилиане, сильно влекло. И уж точно не хотелось причинить ей боль.
Я должен был позаботиться о ней. И собирался сделать все, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Но не сейчас, утром.
А сейчас только и оставалось, что лежать рядом и не шевелиться, пусть и начинала отниматься затекшая рука.
Я думал. Думал о том, что настроения Лилианы схожи с маятником, который кто-то хитрый раскачивает из стороны в сторону и увеличивает амплитуду движения. Осторожно-осторожно, чтобы ни в коем случае не повредить хрупкий механизм.
Безопасность – испуг. Уверенность в собственных силах – нервный срыв. И так – без остановок и передышек.
Или раскачивали вовсе не ее, а меня?
Лилиана вдруг открыла глаза и спросила:
– О чем задумался?
Я с облегчением высвободил затекшую руку и откинул с девичьего лица локон черных волос.
– Пытаюсь угадать, какой у тебя талант, – ответил я, не желая делиться собственными раздумьями.
– Тебя это и в самом деле сейчас заботит? – удивленно захлопала ресницами Лилиана.
– Ну да, – подтвердил я. – Как-то же ты меня в себя влюбила. Вдруг это работа твоего таланта?
– Я такая уродина?! – оскорбилась Лили. – Скажи, что ты пошутил! Лео, ты просто не можешь оказаться таким подлецом!
– Пошутил. Конечно, пошутил.
– Ужасное у тебя чувство юмора! – пожаловалась Лили, устраивая голову у меня на груди. – А талант мне от матушки достался, самый бесполезный из всех возможных. Мы умеем верить.
