Я бросаю полный ужаса взгляд на Калеба, но он, не обращая на меня внимания, начинает говорить.

– Да, он мертв, – звучит его спокойный голос. – Это, конечно, неприятно, но нам повезло.

– Повезло? – переспрашивает стражник. – В каком это смысле?

– Повезло, что только один из них погиб, – продолжает Калеб, не запнувшись ни на миг. – Когда мы пришли, они пытались убить друг друга. Наверное, по сговору. Знаете, что за народ эти некроманты – одержимы смертью. – Он пожимает плечами. – Мы только и делали, что оттаскивали их друг от друга. Вы гляньте, что тут творится! И посмотрите на бедняжку Элизабет, в каком она виде.

Стражники переводят взгляд с Калеба на меня, будто забыли о моем присутствии.

– Я должен буду доложить лорду Блэквеллу, – говорит один из них. – Доставлять арестованного мертвым – это нарушение.

– Разумеется, – кивает Калеб. – Я вообще-то и сам сейчас собираюсь в Рэйвенскорт. Пойдем вместе? Меньше писанины для нас обоих.

– Писанины? – Стражник неловко ежится. – В субботу?

– Конечно. После доклада потребуют изложить все в письменной форме. Много времени это не займет – часа два, не больше. Пошли?

Калеб идет к двери и придерживает ее открытой.

Стражники переглядываются, потом перешептываются.

– Да ладно, куда спешить-то. Этот никуда не убежит.

– А что с телом? Кто-нибудь же обязательно заметит, что он не двигается.

Калеб улыбается:

– Я бы об этом не волновался. Когда арестованные доставлены по назначению, на них мало обращают внимания. И вы правы, он никуда не сбежит. Да и вообще из Флита никто не выходит. Разве что на костер.

Стражники смеются, и Калеб с ними. А меня вдруг мороз продирает по коже, и я сую руку в карман плаща, сжимаю ее в кулак. Калеб выводит их наружу, смотрит, как они садятся на коней. Потом они пожимают друг другу руки, и стражники уезжают. Тяжелые деревянные колеса телеги оставляют в грязи борозды, и лишь стук лошадиных копыт слышится в по-прежнему пустом переулке. Калеб возвращается в дом, и, как всегда, по его лицу ничего невозможно прочесть. Ходит, поправляет мебель, собирает наше оружие. Я знаю: он зол как черт, что я убила некроманта. По глупости, по беспечности, по ошибке – после всех его предостережений. Что еще хуже, никаких оправданий у меня нет. В любую минуту он может на меня заорать. Я не способна это предотвратить, но, быть может, получится смягчить удар?

– Ладно, признаю. Проявила себя не лучшим образом, – говорю я. – Но, с другой стороны, тебе не придется теперь платить мне два соверена. Вполне хватит и одного.

Он со стуком ставит стул, который у него в руках, и оборачивается ко мне:

– Что вообще стряслось, черт возьми?

– Не знаю, – отвечаю я. – Наверное, я допустила ошибку.

– Я тебя предупреждал, – хмуро говорит Калеб.

– Да. Но прости меня, я правда не знаю, что случилось.

Он всматривается в меня пристально, будто надеется прочесть в моих глазах более адекватное объяснение. Потом качает головой.

– Ты понимаешь, что это никуда не годится? Если тебя будут спрашивать, что произошло, придется повторить ту же версию, что я выдал стражникам.

– Знаю, – киваю я.

– Это важно, – настаивает он. – Если кто-нибудь узнает, все дойдет до Блэквелла. А что тогда будет, ты в курсе.

О да. Он вызовет меня к себе в покои, уставится острыми черными хитрыми, как у вороны, глазами и потребует рассказать, что случилось. Не только сегодня и здесь. Он потребует рассказа обо всем вообще. Он пожелает знать все, что я делала, всех, кого видела, все места, где была. Он измотает меня допросом, пока я не сознаюсь во всем и ему все не станет известно.

А нельзя, чтобы ему все стало известно. Или кому-нибудь еще. Даже Калебу.

– Пошли отсюда, – говорит Калеб. – Казнь вот-вот закончится, и нас не увидят.

Он берет меня за локоть и ведет к двери, потом на улицу. Мы снова петляем тем же путем, пока не доходим до Уэстчипа – широкой мощеной дороги, что ведет от Тайберна до самого дворца Рэйвенскорт.

Хотя мы уже отошли на несколько кварталов, но все еще видна толпа, тянущаяся через ворота в соседние улицы. Люди идут кучно, орут и распевают, кричат о низложении короля, его советников и даже королевы – за беспощадное преследование магии.

– Становится хуже, – говорит Калеб.

Я киваю. Казни колдунов никогда не были популярны, но и протестов раньше не вызывали. Вот таких, как сейчас. Несогласные с политикой короля выступали втихую: раздавали памфлеты на улицах, шептались за кружкой в таверне. Кажется невозможным, чтобы весь город сейчас собрался перед воротами дворца, вооружившись камнями, палками и… кувалдами?