– Расковать ее, – велит он Ричарду.

– Но… разве вы не хотите сначала узнать, за что она здесь? Перед тем как я сниму наручники?

– Здесь я задаю вопросы и приказы отдаю я, – отвечает Блэквелл. – Расковать ее.

Ричард делает шаг вперед, размыкает на мне наручники. Они с легким щелчком расстегиваются.

– Я хочу знать, зачем ты здесь, – говорит Блэквелл, не сводя глаз с Ричарда. – Почему ты среди ночи привел ко мне мою ищейку, закованную в наручники, как простую воровку. И почему ты, – он оборачивается ко мне, – позволила ему сделать это.

Ричард смотрит на меня, будто желает, чтобы я говорила первой. А я смотрю прямо перед собой и молчу. Если он ждет, что я сама себя обвиню перед этим судьей, его ожидания напрасны.

– Отвечай, – повторяет Блэквелл тихо и зловеще. – Ну?

– Я… я пришел к ней домой, – говорит Ричард. – Отвести ее к королю, он потребовал ее присутствия. – Он запинается. – А у нее было вот это.

Он кладет травы на стол перед Блэквеллом. Зеленые, благоухающие, красивые, ровные, связанные в пучок веревочкой, как букетик, который сельский мальчик мог поднести девочке. Такие с виду невинные – и несущие в себе проклятие.

Я снова закрываю глаза в наступившей оглушительной тишине, покорно ожидая того, что последует дальше. Вообразить не могла, что возвращение в Рэйвенскорт может привести к такому. Сперва меня переодевают служанкой, потом представляют королю. Затем меня призывают предстать перед ним, а следующее, что я помню, – как еду на ялике вниз по реке к купальне в поисках знахарки и пучка трав. Я этой старой карге отдала свое жалованье за три месяца: две трети за ее знания, да треть за молчание, а толку-то…

– Оставь нас, – говорит Блэквелл.

Мои глаза широко распахиваются. Ричард смотрит на меня, и что-то творится с его лицом, словно он жалеет о произошедшем. Он наклоняет голову в знак повиновения Блэквеллу, поворачивается на каблуке и выходит. Блэквелл откидывается на спинку кресла – высокого, деревянного, обитого алым бархатом. Подобного трону. Если судить по власти Блэквелла надо мной, так это и есть трон.

Он кладет руки на стол, сцепляет пальцы и смотрит на меня в упор. Такой уж у него метод. Так и будет таращиться, пока у меня не останется иного выбора, как что-нибудь сказать.

Но я ничего говорить не буду. Клянусь, не буду. Все равно без толку. Я попала в беду, и что бы я сейчас ни сказала, этого не изменит. Секунды превращаются в минуты, но он остается безмолвным. Я начинаю переступать с ноги на ногу: устала, в голове муть от абсента, в желудке бурление от тошноты и от нервов.

Может быть, я усугубляю свое положение тем, что молчу. Может быть, Блэквелл в моем молчании видит одну лишь строптивость. А меньше всего мне сейчас нужно, чтобы он счел меня строптивой.

Снова.

– Я ничего такого не хотела. В смысле с королем. – Так я начинаю, упреждая его, и слова резко прорывают тишину комнаты. Нет способа смягчить содержащуюся в них правду, так что я даже не пытаюсь. – Я не поощряла это, если это то, что вы думаете. Он послал за мной. С запиской.

Да, так это началось: с записки. Написанной рукой короля и отданной стражнику, переданной пажу, потом слуге, потом мне – бросили на колени как-то вечером за обедом. Я помню, как с улыбкой разворачивала толстый пергамент, думая, что она от Калеба. А она была не от него.

– Он просил меня ждать возле моей комнаты в полночь. Но я не стала. Сперва не стала. Да и зачем бы? Это же было явной ошибкой, не иначе. Что мог бы от меня хотеть король?

Ложь. Я знала, чего хотел король, – как можно было не знать? Слишком много было взглядов украдкой, слишком много приглашений присесть рядышком и поговорить ни о чем, слишком много проявлено интереса к той, которой вообще полагалось быть никем. Да и безо всего этого я бы знала. Как всегда напоминал мне Калеб: девушке после полуночи ничего хорошего ждать не приходится.

– Записки приходили, я оставляла их без ответа. Тогда он однажды прислал за мной стражника, и я должна была пойти с ним. К нему. А что мне еще было делать?

Блэквелл не отвечает, но я и не ожидала, что он ответит. Так что я продолжаю. Теперь, начав, я уже будто не могу остановиться.

– Я не могла это предотвратить, но могла сделать так, чтобы ничего худого не случилось. Я не могла себе позволить родить ребенка от короля.

Я сглатываю слюну. Впервые за все это время я признала это вслух. Признала возможность того, что пытаюсь предотвратить.

– Я знала, что он отослал бы меня. Запер бы в каком-нибудь аббатстве, вечно жить в четырех стенах. И все бы знали. Я этого не хотела. И не хочу. Я хочу остаться. Здесь, с вами.

Если Блэквелла и тронула моя мольба, он этого не показывает. Он смотрит на меня в упор, лицо холодное, жесткое, вырезанное из камня, ничего на нем не прочесть. Наконец он произносит:

– Как давно ты знаешь?

– Что как давно я знаю?

– Что ты ведьма.