— У телефона. Это вы, господин секретарь? Да, слушаю. Что? Со мной будет сейчас говорить лично?..

От излишнего прилива почтительности человек даже привстал, выпрямился, как на официальном приеме, и поднял свое лицо, похожее на масляную ватрушку, к портрету, висевшему над столом, но успел разглядеть на портрете только ноги в сапогах с большими шпорами. В трубке кто-то откашлялся и прохрипел:

— Он ждет?.. А?

Человек щелкнул каблуками:

— Начальник разведывательной полиции Пумпель у телефона, ваше высокопревосходительство.

Трубка кашлянула:

— У телефона — я.

Пумпель выпятил грудь вперед и напыжился:

— Безмерно счастлив, ваше высо…

Голос в трубке нетерпеливо перебил:

— Пумпель, начинайте дело номер сорок первый. Действуйте осторожно и наверняка. Мои личные указания остаются в силе.

Трубка кашлянула и смолкла.

Все еще продолжая стоять навытяжку, Пумпель мизинцем левой руки нажал крошечную кнопку на краю стола. Чуть слышно скрипнула дверь. Личный секретарь Пумпеля появился из-за портьеры и замер в отдалении.

Осторожным жестом Пумпель положил трубку на аппарат справа, как будто это была очень хрупкая и деликатная вещь, сел, сдвинул брови:

— Начальника восемнадцатого кабинета!

Секретарь исчез. Пумпель опять посмотрел на сапоги портрета. Ему нравилось, как добротно и похоже нарисованы солидные каблуки, а голенища, казалось, только что начищены до блеска сапожной мазью известной фирмы «Боттенау и Ко». Пумпелю всегда правилось предаваться созерцанию прекрасных сапог на ногах начальства и философствовать о пользе шпор для воспитания молодых лошадей. И даже сейчас, ожидая начальника 18-го кабинета, Пумпель подумал, что не мешало бы унифицировать сапоги для всего населения империи. Он даже постарался вообразить, что произошло бы, если бы все в империи стали носить каблуки одинаковой высоты…

Но тут из-за портьеры появилась с докладом фигура секретаря:

— Начальник восемнадцатого кабинета.

— Впустите!

На месте коричневой фигуры секретаря на фоне портьеры появилась фигура в черном мундире, несколько мешковато сидевшем на длинном туловище. Сухое, морщинистое лицо вошедшего изображало готовность и внимание.

— Здравствуйте, Хох, — важно проговорил Пумпель, двигая бровями. — Садитесь.

Большим пальцем левой руки Пумпель солидно надавил бронзовую кнопку, и вверху, на потолке обширного зала-кабинета, парадно зажглась роскошная хрустальная люстра. Пумпель выждал несколько секунд, пока Хох уселся в кресло напротив, и солидно произнес, топорща усы:

— Встаньте!

И сам встал, официально выпрямившись. Хох вскочил, поднял подбородок вверх, как будто ему наподдали кулаком под челюсть, выпучил глаза.

Пумпель размеренно произнес:

— Предлагаю выслушать внимательно. Личное распоряжение самого его высокопревосходительства.

Тут Пумпель скосил глаза на крайний справа телефонный аппарат; Хох почтительно и понимающе сделал то же самое.

— Да, распоряжение — усилить дело номер сорок первый. Оно начато по моей инициативе, как вы знаете.

Пумпель слегка откашлялся, подражая начальственному кашлю, слышанному в трубке, и выговорил, намеренно сгущая голос до хриповатого баска:

— Сядем. Поговорим о деталях.

Сел, поправил натянувшиеся на коленях форменные брюки, подвигал бровями в стороны. Пумпелю всегда казалось, что такое двигание бровями придает его лицу выражение необходимой строгости и действует на собеседников устрашающе.

— Сначала несколько мелочей. Как идут дела у профессора Мерца?

Хох наклонился над столом:

— Он под прекрасным наблюдением, ваше превосходительство. Занят анализом доставленного ему газа.

— Хорошо. А как чувствует себя ваш молодой человек?

— Если только у него имеются какие-либо интересные документы, то ручаюсь, что через двадцать четыре часа они будут лежать перед вашим превосходительством на этом столе.

— Вы полагаете, что его предложения серьезны?