да ещё и без документов?

– Псионники, например, – предположила Эми и украдкой взглянула на Лисивина, – к нам обычно никогда никаких вопросов не возникает.

– Кладбище у монастыря, – парень согнулся и вытащил с нижнего яруса папку. – Их бумагам веры никакой, все останки вперемешку. Могли меж могил прикопать, недаром же монашки так выли. Надо ждать полной эксгумации.

– Они отказались, – столичный псионник пристально посмотрел на Дмитрия. – Настоятельница не разрешила похоронить парня на святой земле. Он самоубийца.

– Откуда вы… ты можешь знать? – Гош повернулся к Илье.

– Он был там, – ответил за того Демон.

– Да. Был. Друзья на то и существуют, чтобы им помогать.

– Где парень?

– Веришь или нет – не знаю, – Лисивин отвёл глаза. – Нирра отослала всех. Последний раз я видел тело лежащим на земле и прикрытым простыней.

– Так и вижу Каргу в лесу с лопатой, – Эми понравилась представленная картинка.

Пронзительная трель телефона не дала Станину задать следующий вопрос.

– У нас вызов, – он сдёрнул куртку со спинки стула.

Я проснулась от низкого гудения. Здесь звон колокола воспринимался по-другому. Стены, будто вырубленные из единого куска камня, передавали не звук, а нечто большее. Раскатистое эхо. Гулкие удары обретали совсем другую значимость, впитывались в камень, заставляя его вибрировать. Заставляли сердце биться.

Звонил колокол.

Ноги коснулись каменного пола. Он был ледяным. Нестерпимо захотелось заползти обратно на жёсткую деревянную койку под толстое шерстяное одеяло. Если хочу здесь остаться, надо себя пересилить. Я не хотела и именно поэтому встала.

Узкое окошко выделялось на стене чуть более тёмным пятном. Жизнь в монастыре начиналась до восхода солнца, а заканчивалась после его заката.

Я натянула свитер и стала зашнуровывать ботинки. Одежду сегодня наверняка заберут, брюки не совсем подходящая одежда для послушницы.

К Тойской обители скорбящих я добралась к полудню. До вечера слонялась по округе и никак не могла сделать последний шаг. Принятое решение сомнений не вызывало, труднее было изжить иррациональный страх. Получалось плохо, и ноги в очередной раз проходили мимо ворот. И всё же я вошла. Настоятельница приняла меня в кабинете. Долго смотрела. В её глазах была грусть, но не было ожидаемого торжества или хотя бы укора.

Наверное, поэтому я рассказала ей всё. Слова, мысли, действия. Хотелось, чтоб меня поняли, чтоб услышали. Оставить её в неведении неправильно. Она должна знать, кто к ней пришёл. Убийство – уголовно наказуемый поступок, так же, как и укрывательство.

– Почему ты пришла к нам? – спросила она, выслушав и ни разу не перебив.

– Не знаю, – пожатие плеч заставило поморщиться, растревоженная рана отозвалась болью.

Настоятельница встала. В этот раз её рост и чёрные одежды воспринимались как само собой разумеющиеся.

– Мне уйти? – вопреки всякой логике голос дрогнул.

– А ты хочешь?

– Не знаю.

Монахиня села за большой письменный стол, перегораживающий полкомнаты, и вгляделась в моё лицо.

– Я могу укрыть тебя от мира, но не от тебя самой.

– И не надо. И от мира не надо, если за мной придут, значит, не судьба.

Я всего лишь обычная преступница, старающаяся избежать наказания. С трудом сдержав накатившую дрожь, я спрятала руки в карманы.

– Где твой кад-арт? – спросила монахиня, осмотрев шею.

– Остался там.

– Телефон?