самый костер скокнула, так на всю жизню шрамы на руках осталися.

А Велимира…

Не думала она об огне.

И о шрамах.

Ни о чем не думала, кроме того, что нынешнею ночью она взаправду свободна.

И полетели на землю чоботы, хрустнул ледок под босою ножкой, крохотною, будто у дитяти. Зашипело пламя, сыпануло искрой, вышивая на рубахе свои узоры.

– Ну же, смелей! – Велимира остановилась на мгновенье, чтобы глянуть на девок. – Или кровь у вас и вправду рыбья? Чего пришли? Пляшите!

И рубаху стянула.

Баила бабка, что в прежние далекие времена только так и плясали бабы, что для Божини, что для землицы, каковая есть мать. А мать наготы детской не чурается.

Это уж после люди правила выдумали.

Стыд.

Не было стыда. Блеснул и сгорел. И сама я скинула ботинки, ступила на ледяную землю, подивившись, что не холодно ничуть. Волосы расплела. Рубаху стянула.

– Это… несколько слишком, – заметила Борислава, в темень отступая. – А если кто увидит?

Велимира лишь рассмеялась.

Шальной хмель, ночью даренный, в крови ее кипел. И я сама слышала далекий зов, то ли земли, то ли неба…

Пляши, Зослава.

Отдай долг силы дареной. Поделись с землицею…

– …ехал молодец, удалой купец…

…ноги сами несут к огню. Бояться? Не причинит мне огонь вреда. Не нынешней ночью. Слышу… слышу, как грохочет в небе гром. Несется железная цмокова колесница, запряженная троицей огненных быков. Свистит хлыст, высекая молнии.

И крепко держат цмоковы руки поводья.

Сам он хорош.

Пригож.

Волос золотой, борода – серебряная.

Глаза – черные, из камня-агату вырезанные. Облачен в платье грозовое. И сердит: вновь сбежала невеста его. Не пожелала остаться в доме цмоковом, пусть и открыл ей всю дюжину дюжин палат.

Пусть сыпал ей злато под ноги.

Укрывал соболями.

Украшал каменьями… а она ушла. И Божиня-сестрица беглянку укрыла.

Слышу, как вздыхает земля, и сотни сотен трав, дремавшие до того дня, просыпаются. Время их наступает. Прорастут. Выплетут зеленые ковры.

И дадут деве беглой новую жизнь.

Красив цмок.

Да куда ему до любого? Пусть не богат тот и не знатен, и нет у него ни крыльев медных, ни быков огненных, ни палат самоцветных… нет и не надобно.

Хватит дудки звонкой.

И дома, что над ручьем для нее поставлен был.

Хватит улыбки и счастливого возгласа:

– Ты вернулась…

Слышу… все слышу… и пою… про купца, что девку похитил да бросил… про любовь несчастную… про счастливую… ступаю по угольям, делюсь с землею силой, и надобно остановиться, пока вовсе не обессилею.

А не могу.

Горько мне.

Догонит девку цмок. Не спрятаться ей, бестолковой, как ни пытайся. Да в глаза глянет и отступится. Насильно мил не будешь. Даст он ей золотое обручье, серебряный гребень и медное сердце с трещиною, глядишь, у нее и болеть перестанет.