опасаясь рюмкою хозяев в разорение ввести.

Она и цедила настойку по глоточку.

Причмокивая.

Вздыхая.

Облизывая поросшую реденькими седыми волосками губенку.

– Не родись красивой, – наставительно повторяла она девкам, которые к ключнице относились с почтением и страхом, – а родись счастливой…

Нет, она не расповедывала о том, что случилось, просто вздыхала тяжко-тяжко и добавляла:

– А она уж такой раскрасавицею уродилась… глаз не отвесть.

И в сталые годы боярыня Повилика красоты прежней не утратила.

Матушка была статна.

Высока.

И коса девичья, уложенная короной, добавляла ей росту.

Она шествовала горделиво, будто бы и впрямь корона возлежала на русой ее голове. И что с того, что всего царствия – дальнее поместьице, а из подданных – худосочная девка, конопатая да бестолковая?

И не кланяются.

И не величают по-батюшке.

Иные и вовсе брезгливо кривятся, мол, строит из себя царицу, тогда как сама – девка гулящая, позор семьи. Егору, тогда еще иным именем нареченному, и в глаза такое сказывали.

Пускай.

Но хороша она была, боярыня Повилика.

Лицо круглое, белое.

Бровь черна.

Волос – что лен. Глаза – васильки… голос медвяный, сладкий… как песню запоет, то и соловьи смолкают, слушают. А песни-то все больше печальные, с тоскою сердечною, и Егор хоть и мал был, но уразумел откуда-то, что виновен в этой тоске.

Нет, его-то матушка никогда не попрекала. И прочь не гнала. А ведь могло бы иначе повернуться. Кто б осудил, если б случилось младенчику помереть? Слабые оне, что сквознячком потянет, что при купании застудится, а то еще какая напасть случится?

Со многими ж приключалася…

Душегубство?

Иль судьба?

А то и иначе шепталися старухи, что упряма боярыня. Батюшка ейный, как гневаться устал, то и предлагал подыскать семействие какое из приличных. Он бы и вольную дал, и хозяйствием помог бы обзавестися, и на подъем, и на прочие надобности… глядишь, и приняли б Егора.

Рос бы он, не ведая, кто таков.

Жил бы простою жизнею… а там, как дар проснулся бы, то и, глядишь, в Акадэмию пришел бы, стал бы обыкновенным магиком… и был бы счастлив.

Был бы?

Но упертою оказалась боярыня Повилика. Не отдала дитя, пусть нежеланное, да все одно посланное Божиней.

– В батьку пошла, – со вздохом обмолвилась как-то ключница. – А ведь могла бы… женихи-то вились вокруг нее, что кобели на собачьей свадьбе. Но ни одного, который с дитем взял бы. Позор… в стародавние-то времена за честь посчитали б…

Верно, позор.

И оттого батюшка пусть и не погнал блудную дочь со двора, но и в столице не оставил. Сослал в дальнее поместье, выбрал самое худое, надеялся небось, что поживет упрямица средь коз с коровами да одумается. Плохо ведал Повилику.

Стиснула зубы.

Голову выше подняла.

И сына взялась сама растить, не доверяя нянькам с мамками… да и тех было – две старухи, к иной работе не годные.

– Запомни, – она обращалась к сыну, как к взрослому, и мысли не допуская, что не понята будет, – люди могут говорить всякое. Они любят выискивать в других грехи и ошибки. Но важно не это. Главное, как ты сам подашь себя. Склонишься? Сочтут