«Значит, стоит проверить еще одно средство!» – подумала женщина, претворяя в жизнь придуманный ею способ.
Она запела. Простую, незатейливую песенку, которую когда-то пела детям в еще живом бункере. Человеческие звуки воспроизводить не получалось, но голос звучал высоко, убаюкивал, гипнотизировал, пугал. Если раньше он был похож на стоны птицы, то теперь в него прибавились рычащие, угрожающие нотки.
Глядя в огромные прозрачные глаза монстра, Марина продолжала петь. Тварь попятилась. В неживых, бесчувственных зрачках монстра блеснул страх. Мутант протяжно взвизгнул, взлетел и судорожно заработал крыльями, оставляя далеко позади свое гнездо.
Довольно усмехнувшись, Алексеева перелезла через нагромождения веток и оказалась на крыше Москвы-Сити.
Перед ней расстилался город. Знакомый с детства бескрайний мегаполис, ныне заселенный страшными тварями. Внизу, на месте бывших парков и скверов, раскачивались настоящие чащи. Скупая природа Москвы восстановилась, ожила и процветала, занимая новую экологическую нишу. Разросшиеся деревья достигали десятых этажей домов. В переплетении листвы не было видно света и солнца.
Третье транспортное кольцо змейкой вилось между разрушенными кварталами. Верхние этажи многих домов развалились, нижние оплавились.
По правую руку текла река. Черные воды маслянисто блестели на солнце, поглощая свет. Казалось, среди города разлилась полоска мазута. Темная гладь порой выстреливала пузырьками, различимыми даже с высоты пятидесятого этажа. Твари в реке обитали воистину огромные. И те скользкие, обрюзгшие мутанты, с которыми столкнулись Хохол и Митя, были, пожалуй, самыми маленькими представителями подводного мира Москвы-реки. Страшно было представить,
Вдалеке виднелся шпиль Останкинской башни. Покосившаяся, искореженная, но она выстояла, как корабельная сосна среди шторма. Где-то совсем далеко, едва различимый, виднелся полукруг отеля «Космос». Одно его крыло рухнуло, дорога к нему заросла непроходимым лесом.
Марина оглянулась назад.
А вот и родной квартал. Огромный университетский комплекс новой территории МГУ, симметричные корпуса, а посередине – блестящий темными стеклами куб Фундаментальной библиотеки. Дальше за ними на юго-запад – жилые кварталы в Раменках. Остовы высотных домов, вспаханный воронками бомб проспект Вернадского. Вдаль уходила прямая лента Мичуринского. Затерялось среди домов неприметное здание Гуманитарного института с осыпавшимися мраморными панелями и рухнувшей крышей, можно было даже разглядеть столбики вентиляционных шахт погибшего бункера… Среди буйства зелени во дворе спрятался НИИ экспериментальной фармацевтики, чьи сотрудники неосознанно продлили жизнь двум сотням спасшихся студентов и сотрудников – и погубили их всех. Чернели провалами окон девятиэтажки. Сколько судеб свершилось в этих домах? Сколько горя и радости помнят они? Созданные людьми для людей, они пережили и создателей, и хозяев, оставленные бегущим под землю человеком медленно умирать под натиском природы.
С крыши город казался игрушкой, разломанной руками капризного ребенка. Темные островки останков цивилизации среди буйства красок.
Совсем рядом – казалось, можно легко коснуться, – возвышалось здание университета. Их надежда, последний огонек, поддерживающий жизнь и в убежище, и во всем большом метро. Красивая сказка про Изумрудный город, который не погиб и остался оплотом возрождения науки и искусства. Эта вера помогала жить. Помогала не свихнуться и противостоять страшному миру, где больше не было места человеку. Огромная сталинская высотка гордо высилась над Москвой, взирая пустыми глазницами окон с высоты Ленинских гор на изменчивый, непостоянный мир. Такая же, как раньше, только без стекол. Сохранился даже шпиль и звезда наверху.
– Прощай, наша путеводная звезда. Сколько ты светила нам, еще до Катастрофы. Мы верили. Надеялись. Не отступали перед трудностями. И вот – мы уже не люди, но все равно не отступаем… – тихо обратилась в никуда Марина.
Солнце приветливо мигнуло в разбитых окнах, запуталось в листве чащи ботанического сада МГУ. Мир по-прежнему жил. Радостный, светлый мир, искалеченный войной, он избавился от своего главного мучителя – хомо сапиенса, – и теперь торопливо залечивал раны.
Марине стало горько до умопомрачения. Она вдыхала полной грудью ядовитый московский воздух, который теперь уже не был ей опасен, чувствовала, как ветерок холодит кожу, не спрятанную под резиной противогаза. Противоречивые, смешанные чувства переполняли ее, заставляли забыть на мгновения о погибшем бункере, о том, что все, кого она любила, погибли. Теперь женщина чувствовала лишь одно – несказанное единение с новым миром. Миром, который был погублен последней ошибкой человека. Миром,
