– То есть получается, он вам угрожал, – подвел итог фон Ройц, выслушав рассказ бургомистра о встрече с тестем. – Интересные дела.

Барон отпил вина и сунул в рот узкую полоску вяленой гусятины. Фон Глассбах пришел в «Кабанчик» аккурат во время позднего ужина. Однако от еды отказался, только налил себе воды, чуть разбавив ее вином, но так ни разу и не пригубил.

– Я бы сказал, что он угрожал не только мне, – сказал Ругер, кривясь, как от внезапной зубной боли.

– Ну и мне, конечно. Пусть обиняками, но все-таки. Впрочем, как раз это меня не удивляет: в конце концов, я человек посторонний и вольно или невольно, а вашему родственничку насолить успел. Почему бы и не поставить чужака на место, в самом-то деле… Надежные люди у него, я так полагаю, есть?

– Да уж найдутся. Не тот Вернер человек, чтобы на такие дела в одиночку идти.

Барон прожевал еще полоску гусятины. Отменный вкус, надо будет сказать повару, чтобы потом у Хорна спросил, в чем его секрет.

– И вы ждете, что я вам помогу. Так?

– Мне кажется, я вправе рассчитывать на это. Ведь мы, в каком-то смысле, сидим в одной лодке.

– Тут не поспоришь, – пожал плечами барон. – Хотя, признаться, меня это не слишком радует.

– Да и меня тоже. Вот только не всегда бывает так, как нам хочется: случается, что не мы правим обстоятельствами, а они вонзают в нас шпоры.

– Да вы философ, Ругер! – Фон Ройц фыркнул. – И вот эта новость уже куда приятнее, чем…

В дверь постучали, настойчиво и быстро. Барон откинулся на спинку кресла.

– Что случилось?

В комнату из коридора шагнул Гейнц Шеербах, и лицо у него было встревоженным.

– Сюда идут горожане, – быстро сказал он. – И их много. Очень.

Барон и бургомистр переглянулись.

– Что ж, – сказал фон Ройц. – Пойдемте узнаем, что привело сюда столько достойных людей.

Народ валил во двор, и с каждым мгновением людей становилось больше. Сквозь ворота они пройти уже не могли – там толпа образовала плотную пробку, но все новые и новые «гости» лезли через забор: легко взлетали подростки, тяжело переваливались взрослые мужчины, карабкались даже женщины из тех, что побойчее. Толпа колыхалась, словно чаша двора была до краев наполнена тягучей вязкой жидкостью. Людей прижимало к амбарам, сараям, бревенчатым стенам «Кабанчика», лишь около крыльца они образовали полукруг, не решаясь, казалось, ступить за некую незримую границу. В руках у многих пылали факелы, и дымное чадное пламя бросало на лица жутковатые отсветы.

Бургомистр, зажмурившись, даже головой тряхнул: это было так похоже на недавнюю ночь, когда толпа заполнила его двор после гибели Мельсбахов. Но тогда он знал, что люди всего лишь ищут у него помощи и совета. Сейчас что-то подсказывало ему: в этот раз все будет иначе.

Гейнц Шеербах, один из шести человек, выстроившихся у крыльца, с тревогой оглянулся на барона. По его глазам было видно, что парень не уверен, удастся ли им удержать горожан. Все шестеро сжимали в руках ясеневые шесты – как и позавчера, на площади, но если станет жарко… Фон Ройц очень не хотел, чтобы дело сегодня дошло до мечей.

Тут живая стена раздалась в стороны, и четверо дюжих мужчин внесли во двор длинный, явно тяжелый сверток из рогожи. Даже в сумерках было видно, что по плотной грубой ткани расползлись темные пятна. Следом за четверкой здоровяков шли еще двое: отец инквизитор Иоахим и какой-то незнакомый Ойгену плешивый старик. Был тот перекошенным – левое плечо выше правого, и этого не мог скрыть даже добротно пошитый тапперт.

– Это и есть ваш любезный тесть? – негромко спросил фон Ройц.

– Он самый, – почти прошептал Ругер, и барон поразился ненависти, звучащей в голосе тихони-бургомистра. А купец смотрел на зятя холодными рыбьими глазами, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

В десятке шагов от крыльца плотогоны опустили свою ношу на землю. Тут же инквизитор вскинул руку, усмиряя толпу.

– Горе пришло в наши дома! – начал он без всяких предисловий. – Болью и ужасом полнятся сердца наши, ибо еще одного славного сына сегодня лишился наш город!

«Наш город, наши сердца…» Барон только фыркнул, но горожане, похоже, принимали слова святоши за чистую монету. Возможно, потому, что не видели, как черты отца Иоахима искажает хищная улыбка – улыбка, а отнюдь не печать скорби.

– Взирайте, люди!

По команде инквизитора могучие носильщики развернули рогожу и как могли высоко подняли свою страшную ношу: тело