от фарисействующего Маляна, он произвёл нечто вроде переворота, вывел нас с Багратом из Совета и объявил довыборы. Честно говоря, в отношении меня его страхи были беспочвенны; я его очень уважал и ни при каком раскладе не лишил бы почётного положения. Но я готов признать свои ошибки – нужно было раньше поговорить с Александром по душам. Впрочем, я остался капитаном Котов; Следопытов же окончательно вывели у меня из подчинения. Мне же велено срочно провести ревизию хозяйства на всех точках – на предмет передачи дел новому командиру Следопытов: на мне теперь остаётся только Первоград, да маневренные группы.

– Стаксель на ветер! – надсаживался Крайновский. – Не спи, ржавый якорь тебе в…! Отпорным крюком зацепи и вынеси подальше!

Сердиться было с чего. Ял-шестёрка уже в третий раз пытался совершить поворот оверштаг – и в третий раз беспомощно зависал носом к ветру, беспомощно дрейфуя кормой вперёд, в сторону «Тариэля». так решили назвать тральщик, в девичестве «Альбатрос»; Стась отдавал распоряжения с него – в жестяной рупор, безжалостно надрывая глотку.

Уже третий день, как будущие мореходы и рыбаки упражнялись в непростом искусстве хождения под парусами. Если весельную науку худо-бедно освоить удалось – в основном, благодаря тому, что на ялах оставили по одной паре вёсел, отчего новоявленные галерные рабы перестали вёслами при гребле, – то парусное дело оказалось для курсантов Крайновского крепким орешком. Сам Стась худо-бедно ориентировался в этой непростой науке, сказались навыки, полученные под руководством отца, в яхт-клубе МИФИ. Но – единственный «морской волк» на кучу молодняка от четырнадцати до семнадцати? Самый старший из будущих мореманов, Неретин, как раз и командовал сейчас шлюпкой – Крайновский прочил его на должность капитана «Альтаира», парусно-моторной яхты, стоявшей на консервации, на мёртвых якорях. Пока будущий шкипер приобретал навыки парусного хождения на посудине поскромнее.

Баковый матрос – четырнадцатилетний курсант с редким именем «Матвей» – наконец понял, что от него требуется. Поднырнув под отчаянно хлопающий на ветру переднюю половину разрезного грота (Стась по инерции именовал его стакселем) он подхватил багор, поймал железным наконечником, увенчанным шариком, люверс на шкотовом угле, как мог далеко, вынес отчаянно хлопающий парус за борт, навстречу напору ветра. Парусина послушно выгнулась, принимая нагрузку, и ял попятился кормой вперёд, медленно, неохотно переползая носом линию ветра. На корме скрипело – Неретин дёргал туда-сюда железной загогулиной румпеля – подгребал пером руля, пытаясь заставить шлюпку ворочаться пошустрее.

– Не отпускай стаксель! – орал в жестяной матюгальник Стась. – Держи, пока не увалитесь, бляха-муха…!

Ял, наконец, перешёл на другой галс; грот туго хлопнул, наполнившись ветром. Баковый сам, без понуканий, опустил отпорный крюк – стаксель заполоскал, мотая в воздухе шкотом, упущенным разиней-стаксельным. Шлюпка немедленно рыскнула к ветру, потеряла едва-едва набранную скорость и снова, в четвёртый раз за это утро, беспомощно зависла в левентик.

– … тудыть вас в качель, через семь гробов, с присвистом…!

– Кудревато выражаешься, адмирал… – Казаков покосился на Стася. – Нет, чтобы как все, матерком…

– С яхтклуба привык. – безмятежно ответил Крайновский. – Там материться не принято – всё же в одной команде и преподы и студенты, некузяво, – вот и заимствовали как бы морские загибы из популярной литературы. А здесь – само, понимаешь, вырывается. А что, чем плохо-то?

Александр пожал плечами – ничем, мол. Поначалу, в дни всеобщей растерянности, что Совет, что вообще старшие пытались бороться с употреблением ненормативной лексики – из неосознанных педагогических побуждений – но потуги эти быстро сошли на нет. У морячков, спасибо Стасю, густая брань, висящая в воздухе при любых работах, хоть носила нейтрально-романтический, почти литературный характер – воспитанники охотно подражали шефу. Способ выражаться стал своего рода фирменной маркой «навигацкой коллегии» – до тех пор, пока не будет уверенно освоена походка «вразвалочку».