– Вы плохо спите и могли что-то слышать или видеть.
Глаза повара на мгновение выдали что-то похожее на испуг:
– С чего вы взяли? Следите за мной?
– Еще чего! – Макалистер не слишком почтительно фыркнул. – Все и без того ясно. Я минимум дважды встречал вас после полуночи без единого сна в глазу, вы предпочитаете принимать душ ближе к двенадцати и после этого отправляетесь на кухню. При этом встаете раньше всех и выглядите при этом как привидение.
– Сна ни в одном глазу.
– Что?
Сората ровно повторил:
– Сна ни в одном глазу. Так, как выразились вы, не говорят. И нет, я ничего не видел и не слышал.
Сората отодвинулся и с отстраненным видом присел на стул. Генри понял, что пока не имеет смысла давить на него, хотя было совершенно ясно, что японец лукавил. Они оба слышали, как переговаривались ученики, спешащие из мужского крыла в женское, и лишь нежелание Генри объяснять свой поздний визит к Кимуре помешало ему взять их с поличным. Тут Макалистер невесело усмехнулся, напоминая себе, что давно перестал быть стражем правопорядка, хотя роль коменданта в чем-то имела схожие черты. Кимура молчал, и Генри вдруг подумалось, что происшествие в брошенном поселении странным образом видоизменило их отношения, с одной стороны, еще больше отдалив друг от друга стеной невысказанных слов, а с другой – дало им шанс хоть как-то примириться с помощью общей тайны. Ни то, ни другое не подействовало в полной мере, а получившийся коктейль был густо сдобрен подозрениями и сомнениями. Едва ли это способствовало продуктивным урокам. Генри опустил глаза в конспект и вспомнил, как два дня назад оказался втянут в действительно странную историю, которая теперь крепкой нитью привязывала его к Кимуре…
В тот вечер Генри неторопливо готовился ко сну. Переживания, вымотавшие британцу нервы, медленно оседали на дно сознания, придавленные усталостью и накатывающими волнами приятной дремоты. Генри оставил гореть только лампу на столе, подошел к окну и, прежде чем задернуть ночные шторы, выглянул наружу. Парк купался в слабом лунном сиянии, приглушенном перистыми темными облаками, и вызывал в душе мужчины досадное чувство тревоги. Генри резко задернул шторы и несколько долгих секунд смотрел на свою гротескно вытянутую тень. Вытянул руку, преграждая путь свету, и в темноте, прежде чем ладонь до боли нагрелась о раскаленный абажур, явственно почувствовал чужое присутствие. Оно холодило затылок, будто кто-то забыл закрыть дверцу морозилки. Макалистер обернулся.
Она стояла в дверях, неподвижная и воздушная, как изображение в проекторе. Казалось, сквозь девичий силуэт можно было легко шагнуть за порог, как сквозь туманную дымку. И Генри был уверен, что это возможно.
– Привет, – не делая резких движений, поздоровался он. Неестественно меловое лицо девочки не дрогнуло, как и сжатые в трагическую линию бесцветные губы. Единственные цветные пятна – черные, распущенные по полупрозрачной спине волосы и следы под застывшими расширенными раскосыми глазами и на щеках, будто по ним постоянно текла густая и вязкая черная кровь. Ею же был испачкан подол белой ночной сорочки на бретелях, открывающих взглядам острые синюшные плечики и тонкие веточки опущенных рук. Первый призрак Академии «Дзюсан», который выглядел как настоящий призрак.
– О чем вы думаете? – услышал Генри вопрос и, вскинувшись, увидел сложенные на столе руки Сораты. Длинные рукава черной водолазки чуть задрались, показывая перетянутые бинтами запястья. Второй день Кимура изменяет своему стилю, пряча кровоточащие шрамы под темной закрытой одеждой. Отчего-то Генри казалось, что это настолько идет вразрез с натурой этого человека, что почти физически причиняет ему боль. Мотнув головой, британец постарался прогнать посторонние мысли, однако они навязчиво лезли, посылая яркие воспоминания той ночи…
– Что тебе нужно? – спросил Генри. Ему было не привыкать общаться с не нашедшими покой душами, и этот, пришедший в его комнату за полчаса до полуночи, был просто одним из многих. Кто-то из них умер так недавно, что его можно было спутать с живыми, кто-то блуждал по миру, теряя голос и все больше истончаясь, как бы стираясь с пленки жизни. Кто-то из них затерялся в мире людей так много лет, десятилетий или даже веков назад, что становился чем-то иным, едва ли помнящим, кем был раньше. Генри слышал и видел их всех, знал, каковы на ощупь их призрачные прикосновения, отличал простой сквозняк от леденящего присутствия страдающей души. Да, Генри уже очень давно понял, что все они так или иначе страдают, каждая по- своему.
Юная японка молча подняла руку и указала на дверь. Ее мертвый пугающий взгляд наполнился черными слезами, и Генри видел, как они сплошным жутким потоком стекают вниз, срываются на пол и собираются в маслянистую вязкую лужицу под ее босыми ступнями. Схватив со стула спортивную куртку, он повернулся к призраку, но заметил, что она исчезла. И вместе с ней пропала тяжесть, давящая на грудь. Осознав это, Генри с удивлением понял, что это был страх. Впервые за много лет он испугался
