Похоже, он хорошо знал мерзлую, обледенелую теснину Куктуй-хотун. Знал ее и я. В тех распадках, извилистых и тесных, зимой и летом продуваемых вьюгой насквозь, сложил голову не один путник.

— Да. С Куктуя берем выше...

— Нет, — перебил Бурю адьярай. Глаз Суоруна блеснул насмешкой. — Берем ниже. Самый умный, да? Проныра! С Куктуя вниз, в Нижний мир. Скачем по трясине Салбанык...

— Сдурел? — возмутился Буря. — Коней потеряем!

Я не ездил в окрестностях Салбаныка, памятуя рассказ Мюльдюна о том, как мой старший брат чуть не загубил свое ездовое облако в тамошних болотах. Блуждающие огни, говорил Мюльдюн, жгут хуже россыпи углей. А уж если засосало...

Адьярай зашелся оглушительным хохотом:

— Кто потеряет, а кто и найдет! От Салбанык едем к Муус-Кудулу. Перелетаем залив: слабаки отваливаются. А, Буря? Отваливаются слабаки-то? Вот теперь можно и вверх взять, по Кэхтийэ-Хан...

— На Пятое небо? — изумился я. — От Муус-Кудулу сразу на Пятое?! Ты видел те обрывы? Гребни? Они же непроезжие! Хочешь, чтобы твоему коню мертвая кукушка прокуковала?!

Скалы перевала Кэхтийэ-Хан украшали связки кукушечьих скелетов. Откуда бы они ни взялись, стоило птичьему черепу разинуть клюв и закуковать, как наирезвейший в мире конь сбивался с шага, спотыкался, падал в хохочущую пропасть.

— Договорились, — внезапно согласился Буря, и я замолчал. Двое против одного, спорить нет смысла. — С Пятого берем на Шестое, по выгонам удаганки Кюнгэдэй.

— Детишек не потопчем? — усомнился я.

— Что им будет? Они там все призраки — топчи, не топчи! С Шестого на Седьмое...

— По мысу Уйусу-Хан, — уточнил Суорун. Глаз адьярая затуманился: — Кумыс! Какой у них кумыс! Они его не из молока, из крови квасят...

Я ахнул:

— Твой конь пьет кумыс?

— При чем тут конь? Я пью кумыс, я! Дальше по восточному берегу Энгсэли-Кулахай...

— Оно стонет, — сказал я.

— Кто?

— Море. Все время стонет. Кони испугаются...

— Ничего, испуг лучше плети! С Седьмого на Восьмое, мимо железной горы...

Гора, вспомнил я. Облака под копытами: грязно-желтые, как песок. Ниже они белеют, расслаиваются. Гора растет из мглы. Склоны блестят на солнце. Багряные блики на гладких гранях. Мне десять лет, я моргаю, смахиваю слезы. Кровь колотится в висках...

Гора, и Нюргун в горе?.

— И вниз, — твердо заявил я. — Оттуда вниз, сюда.

— Если сразу вниз, — Буря задумался, наморщил лоб, — это опять по Кэхтийэ-Хан. Кукушки, чтоб они сдохли!

— Они уже сдохли, — я стоял на своем. — Все, возвращаемся.

— Сат! Сат!

Путь коням объявил Буря Дохсун. Сын Владыки Громов желал во всём быть первым, и мы с Суоруном не стали спорить. Только следили, чтоб Буря ничего не забыл, а главное, не переврал в свою пользу. Вмешательство не понадобилось: Буря блеснул и памятью, и честностью. А буйный нрав — дело обычное, среди сильных таких сто на сотню!

Поначалу я сомневался: запомнят ли кони, куда им скакать? Они, конечно, умные, перекованные, а все равно лошади... Потом я сообразил, что дядя Сарын Мотыльку рассказывал про путь к дому Уота, а Мотылек кивал. Ну да, дядя Сарын ему еще пластинку скормил, со значками. Так Мотылек, небось, и без той медяшки дорогу запомнил! Вот и сейчас: кони, змеи, арангасы