Мы с Нюргуном перекусили вяленым тайменем — запасы мяса у дяди Сарына иссякли, а подсаживаться к чужому костру не хотелось — и выпили по чашке жидкой кашицы из кобыльего молока с тертой сосновой заболонью. Не чувствуя вкуса еды, я то и дело поглядывал на запад, держал ушки на макушке, ловя далекий топот. Кругом веселились женихи — никому, кроме Юрюна Уолана, не было дела до коней, мчащихся по опасным просторам Трехмирья. Когда мы вернулись на поле, изуродованное копытами, к нам присоединилась Айталын: моей неугомонной сестричке, видите ли, надоело сидеть в доме под присмотром!

— Тебя же похитят!

— Кто? Эти дураки?

— А то раньше тебя умные похищали...

— Ар-дьаалы! Нюргун меня защитит!

Нюргун кивнул: защищу, мол. И мне ничего не осталось, кроме как взять сестру с собой. Она первая и услышала. Нет, не топот — ржание.

— Цыц! — велела Айталын, хотя мы с Нюргуном и так молчали. — Ну?

— Что — ну?

Да, ржание. Слабое, едва различимое. Ближе, ближе... С запада! Будь мои глаза камешками, я швырнул бы их в иззубренный горизонт без сожаления, лишь бы что-нибудь разобрать.

— Куда ты смотришь? — Айталын хмыкнула с отвратительным чувством превосходства. — Ты сюда смотри!

И ткнула пальцем в небо.

Стало ясно, почему нет топота. Я отлично помнил, как это — скакать по облакам. Они мягкие, все звуки гасят. Над западным хребтом клубились семицветные тучи, тянулись к нам длинными, распушенными на концах языками. Полоса угольной черноты, туго натянутая на рога острых пиков, светлела по мере приближения: свинец, волчья шкура, серый ноздреватый снег, млечная белизна. Там же, где края облаков подсвечивало солнце, блестел праздник: розовый и лиловый.

Они вынырнули из облачной дымки, и я не сумел сдержать горестный крик. Два коня. Два! И оба вороные! Мотылек, где ты?!

— Анньаса! — ударило в ответ, и я его увидел.

Мотылек несся первым. Белый на белом — я просто не сумел разглядеть его, слепыш землеройный!

— Давай, Мотылек! Давай!

Он мчался, летел, вкладывал в бег всю душу, две души, три. Вы не знаете, сколько душ у коней? Он приближался с каждым мигом, с каждым скачком, а позади Мотылька, не прекращая бега, схлестнулись в беспощадной драке два вороных жеребца. Один, пластаясь в галопе, блестел смоляным глянцем, другой — косматый, с широченной грудью — не отставал, теснил соперника корпусом.

— Ворон, — Нюргун встал рядом со мной. — Люблю.

— Где ты оставил Ворона? — спросил я. — В засаде, что ли?

Мой брат неопределенно махнул рукой:

— Там.

— Где — там?

— У мамы.

— Дома, что ли?

— Нет. У мамы.