– Вернулись, конечно! Театральный сезон давно открыт, – подтвердил Альберт Брандт и запустил в шевелюру длинные тонкие пальцы. – Дело в механистах. Эта публика повадилась срывать выступления с участием сиятельных. В Императорский театр им ходу нет, но частная охрана с ними просто не связывается. Поговаривают, в столице завелась боевая ячейка механистов, но пока все нападения на сиятельных полиция списывает на акции анархистов.

Известие это неприятно царапнуло меня своей неправильностью, и я уточнил:

– Это из-за смерти императрицы?

– Да, старушка быстро прижала бы всех к ногтю, – кивнул поэт. – А герцог Логрин – слишком большой политик для решительных действий. Он апологет компромиссов, пытается со всеми договориться. Впрочем, он и регентом стал лишь благодаря компромиссам. И поговаривают, обеспечившая ему большинство голосов в императорском совете коалиция может развалиться в любой момент, если уже не развалилась.

– Все это лишком сложно для меня, – вздохнул я.

Станет выздоровление кронпринцессы Анны благом для империи или приведет к еще большему росту напряженности, я не знал, да и не особо задумывался на этот счет. В любом случае сейчас от меня уже ничего не зависело. Я сумел вернуть к жизни Елизавету-Марию, но суккуб располагала собственной силой, требовалось лишь придать ей начальный импульс, запустить маховик. Справиться же с недугом принцессы несравненно сложнее, без утраченного таланта сиятельного тут не обойтись.

Альберт перебрался из кресла на кушетку, разжег кальян и приложился к мундштуку, вырезанному из слоновой кости.

– Но не будем о грустном! – объявил он, выпуская к потолку длинную струю пахучего дыма. – Здоровье моей драгоценной супруги удивительным образом пошло на поправку, и она вовсю кипит энергией и фонтанирует новыми идеями!

Я с интересом посмотрел на поэта.

– Что я пропустил?

– Ты? Ничего, – рассмеялся Альберт. – Разговор был тет-а-тет. За закрытыми дверями. И знаешь, что заявила моя благоверная в кульминационный момент нашей… э-э-э… беседы?

– Откуда же?

– Она хочет летать!

– Что, прости? – решил я, будто ослышался.

– Ее манит небо, – объявил Брандт. – Небо, Лео! Аэропланы! Дирижабли, сказала она, для скучных стариков!

– Последствия горячки, не иначе. Пройдет.

– Вот уж сомневаюсь. Если ей что-то втемяшится в голову, она не отступится.

– Но аэроплан? Женщина-пилот? Вздор!

Альберт рассмеялся.

– Ты еще не видел ее новую прическу! Вот уж будет фурор, когда она покажется на публике! – Он приложился к мундштуку кальяна, затянулся, выдохнул и рассудительно произнес: – Но в свете премьеры моей постановки небольшой скандал не повредит. Стоит добавить, знаешь ли, перчинки…

– Не обожгись, – предупредил я.

– Советуешь с высоты своего жизненного опыта? – развеселился поэт. – Лео, уже одиннадцатый час, позволь нескромный вопрос, почему ты до сих пор не отправился в кровать? Какое обстоятельство омрачило встречу двух любящих сердец?

– Не могу подняться на ноги, – спокойно ответил я.

– Вы поругались, и теперь ты полагаешь, что Лилиана заперла дверь спальни изнутри? Опасаешься постучать и не дождаться ответа?

Я мрачно посмотрел на приятеля, потом с тяжелым вздохом признал:

– Так и есть.

– И ты собираешься провести здесь всю ночь в надежде, что тебя простят и позовут в постель?

– Да.

– Пора повзрослеть, Лео, – покачал головой Альберт Брандт. – Надо учиться выстраивать отношения. Иди и попроси прощения. Не важно, за что, не важно, кто виноват. Просто сделай первый шаг. Это кресло от тебя никуда не убежит.

Я только вздохнул и сильнее укутался в халат. Меня бил озноб.

– Боишься? – раскусил меня поэт.

Ответа на этот вопрос я не знал.

Боялся я разрушить свои отношения с Лили и причинить ей боль?