атаман шайки. И денег ему не видать, унести бы ноги. Только в толк грабитель взять никак не может: парень с виду не силен, посох в руке. Что посох против сабли или кистеня? А двое его подельников бездыханные лежат. Страх в душу забрался, проник во все уголки. Втроем нападать на жертву весело и не страшно, можно поглумиться, поиздеваться. А один на один, да с противником ловким, убивающим непонятно как, – уже не развлечение, веселье пропало. От отчаяния, осознания близкой гибели завыл-закричал, аки зверь раненый, подняв дубину, ринулся на Первушу. Начал наносить удары. Только все удары по воздуху приходились да по земле. Знахарь успевал скользящий шажок в сторону сделать в последний момент. Разбойник молотил дубиной непрерывно, как мельница крыльями ветряка в сильный ветер. Первуша вынужденно пятился потихоньку. Подставлять посох под удар бесполезно, дубина тяжелее, посох переломить может. Но и отступать места мало осталось, в двух шагах уже стена избы. Первуша обманку предпринял. Повернул голову в сторону, крикнул:

– Бей его!

Грабитель подумал, что сообщник знахаря там, повернулся, Первуша посохом под колени разбойнику ударил, у того ноги подогнулись, на спину рухнул. Первуша удар посохом по шее, по кадыку нанес. Тать задергался, захрипел, вытянулся и дух испустил.

У Первуши сердце колотится, во рту пересохло. Схватка не на жизнь, а на смерть была, самая серьезная в его судьбе.

Первуша к амбару пошел, где Пострел был. Тело щенка обнаружил. Успел его дубиной грабитель достать. Жаль, очень жаль. Щенок своим лаем о незваных гостях предупредил.

Но где же волкодлак?

Угрызений совести за троих убитых Первуша не чувствовал, неприятно только. Они пришли по его жизнь и его близких, потеряли свою. Все по справедливости, время жестокое. Не ты так тебя, выживет сильнейший и удачливый.

Не хотелось ему, чтобы брат и названая сестра трупы видели, радости и удовольствия это им не доставит, а ему уважения. Решил трупы закопать. В сарае лопату взял. Темно, но не читать же ему в лесу? Направился по тропинке. Яму решил копать подальше от хутора. Отошел немного. Чу! На тропинке что-то темное. Лопату наперевес взял, приблизился осторожно. Поперек тропинки разбойник мертвый, горло разодрано, на трупе волкодлак лежит с размозженной головой. Эх, зря на Харитона нехорошо подумал, он свой долг по защите хутора до конца исполнил, жизнь отдал. Выходит – не трое татей было, а четверо. Предавать грабителей земле раздумал. Это же какую яму рыть надо? В реку бросить надо, пусть раки съедят. На тачке трупы поодиночке к реке свез, столкнул с высокого берега в воду. Но копать все же пришлось. Есть за Первушей должок – волкодлака и Пострела предать земле. Волкодлак хоть и оборотень, а заслужил достойного упокоения. Была в лесу поляна, да с небольшим бугорком. Место подходящее. Первуша яму выкопал, не пожалел холстины, волкодлака обернул и щенка, похоронил. Прочитал молитву за упокоение. Не для Пострела, животное все же, а для Харитона. Еще опасался, без упокоения и молитвы оборотень по ночам восставать будет в полнолуние.

На хутор вернулся, настроение поганое. Не из-за грабителей, пусть их раки сожрут. А из-за преданных ему друзей, хотя и бессловесных тварей.

Первуша в дверь постучал. Вторуша открыл сразу. Ужель половину ночи за дверями стоял? Подростка трясет всего.

– За тебя переживал, брат. В неволе мысленно со всеми простился, хоть и вспоминал каждый день. Как нашел ты меня, возрадовался. Сейчас же боюсь потерять. Кроме тебя, ни одной родной кровиночки нет.

– Я тебя в обиду не дам, как и Купаву. И ты ее защищать должен всегда, хоть и не родня она нам.

– Буду, ты научи только.

– Спать идем, светать скоро будет. А учебу завтра же и начнем.

– Спасибо, брат. Сам просить думал, да стеснялся.

– Для начала – грамоте. Писать-считать мужчина должен. А потом сам решишь, кем стать.

– Сапожником, – огорошил его Вторуша.

– Это почему?

– Видел, какие башмаки у людей в Кафе? А у нас большая часть в лаптях, кто побогаче – в сапогах. Башмаки-то глазу приятнее, и удобнее в них.

– Хм, будь по-твоему. Только любому ремеслу учиться надо, чтобы мастером стать.

– Я упорный, батяня говорил – все мужики у нас в роду такие.

– Купава спит?

– Спит.

– Вот и не говори ей ничего, не стоит волновать.