умиротворял; в конце концов, не в такой уж противоестественной ситуации он сейчас, если люди из плоти и крови способны оказаться точно в таких же отношениях с реальностью. Никто ведь не станет утверждать, что доплеровское смещение способно отнять у человека его сущность.
На цифровой город спустились сумерки. Пол съел разогретое в микроволновке рагу из соевого белка, размышляя, есть ли у него ещё какие-то причины, морального или иного характера, оставаться вегетарианцем.
Он засиделся далеко за полночь, слушая музыку. Цзань Чжао, Майкл Найман, Филип Гласс. Неважно, что каждая нота длилась в семнадцать раз дольше или что блок аудиопамяти в проигрывателе «на самом деле» не имел микроструктуры, да и что сам «звук» попадал в его моделированный мозг посредством фокуса, не имевшего ничего общего с обычным процессом слуха. Кульминация «Мисимы» Гласса, как прежде, стискивала сердце, словно проводя по нему кровоточащую борозду.
А что, если бы стоящие за всем этим расчёты заняли тысячелетия, если бы люди выполняли их, перекидывая костяшки на счётах? Чувствовал бы он то же самое?
Признавать такое было оскорбительно, но ответ наверняка «да».
Пол лежал в кровати и думал: «Хочу ли я ещё пробудиться от этого сна?»
Вопрос, впрочем, оставался академическим: у него по-прежнему не было выбора.
Мария договорилась встретиться с Аденом в «Надире» – ночном клубе на Оксфорд-стрит, где он иногда выступал и куда часто приходил сочинять. Обычно ему удавалось протащить их обоих бесплатно, и на этот раз дверь – устрашающее сооружение из чёрной ребристой анодированной стали, похожее на люк воздушного шлюза, – пропустила её без возражений после короткого охранного сканирования. Как-то раз Марии приснился кошмар, будто она застряла в дверной камере из-за ножа, необъяснимым образом обнаружившегося у неё в правом сапоге, и, что ещё хуже, её кредитная карточка заблокирована. Эта дрянь переваривала её, словно насекомое, угодившее в венерину мухоловку, а тем временем Аден стоял на сцене и тянул одну из своих грустных любовных песен.
Внутри было битком набито, как обычно по четвергам, и, как всегда, полутемно. Наконец она заметила Адена, который сидел за столиком сбоку у стены и слушал одну из групп, делая одновременно собственные наброски; на его лицо падал свет от ноутбука. Насколько Мария могла судить, то, что Аден слушал, сочиняя музыку, никогда на него особенно не влияло, зато он заявлял, что работать в тишине не способен, и предпочитал для вдохновения – или в качестве катализатора, как ни назови, – живые выступления.
Мария тронула его за плечо. Аден поднял взгляд, снял наушники и встал, чтобы поцеловать её. У его губ был привкус апельсинового сока.
Аден взмахнул наушниками.
– Надо тебе послушать. «Продажные юристы-буддисты под крэком». Весьма недурно.
Мария бросила взгляд на сцену, хотя понять, о ком он говорит, было невозможно. Там находилось четыре группы, в общей сложности двенадцать человек, каждый в своём звуконепроницаемом пластиковом цилиндре. Большинство посетителей сидели «подстроенными» – в наушниках, выделяющих звук только одной группы, и жидкокристаллических очках, мигающих в унисон с подсветкой одного набора цилиндров, так что остальные группы оставались невидимыми. Несколько человек тихо болтали, и Мария решила, что из пяти возможных звуковых дорожек именно эта, близкая к тишине, лучше соответствует её настроению. К тому же ей никогда особо не нравилась индукция нервных сигналов. Хотя физически передача звука этим способом и не могла повредить барабанные перепонки (что исключало возможность каких-либо исков к заведению), после неё у Марии в ушах (или в слуховых каналах) всегда будто звенело, какую бы громкость она ни выбрала.
– Может, попозже.
Она села рядом с Аденом и почувствовала, как он слегка напрягся, когда их плечи соприкоснулись, а потом заставил себя расслабиться. А может, и нет. Марии часто казалось, что, когда она считывает его язык тела, на самом деле просто сама создаёт сигналы из белого шума.
Она сказала:
– Мне сегодня пришёл на почту мусор, выглядевший точь-в-точь как ты.
– Как лестно. Наверное. А что он впаривал?
– Церковь Бога Безразличного.
Аден рассмеялся.
– Каждый раз, как про неё слышу, я думаю, что им надо поменять название. Про такого бога даже не скажешь «он», потому что
