Отсутствие Дарэма она почувствовала раньше, чем, пошарив по кровати, окончательно в этом убедилась; потом некоторое время неподвижно лежала и слушала. Всё, что услышала, – отдалённый кашель из другой квартиры. Свет нигде не был включен, иначе она увидела бы отблески.
Запах ударил в ноздри, стоило ей выйти из спальни. Кал и рвота – с тошнотворными сладковатыми нотками. Марии представилось, что у Дарэма наступила реакция на тяжёлый день и ночное шампанское, и она чуть не повернулась, чтобы уйти в спальню, открыть там окно и зарыться лицом в подушку.
Дверь ванной была полуоткрыта, но никакие звуки не намекали, что он может быть ещё там – ни единого стона. Глаза начало щипать. Она не могла поверить, что проспала весь шум.
– Пол! – осторожно окликнула Мария. – У вас всё в порядке?
Ответа не было. Если он валяется без сознания в луже рвоты, алкоголь тут ни при чём – Дарэм серьёзно болен. Пищевое отравление? Мария толкнула дверь и включила свет.
Он лежал в нише для душа. Мария поспешно отступила, но детали увиденного продолжали проявляться в сознании ещё долгое время после бегства. Кольца кишечника. Дерьмо пополам с кровью. Походило на то, что Дарэм встал на колени, а потом вдруг расползся в стороны. Поначалу Мария была уверена, что видела нож, красный на белом кафеле, – но потом ей стало казаться, что это могло быть всего лишь пятно Роршаха от случайного потёка крови.
Ноги Марии стали подгибаться. Ей удалось добраться до одного из стульев. Она села, чувствуя лёгкость в голове и пытаясь сохранить сознание: она никогда в жизни не падала в обморок, но некоторое время лишь так ей удавалось не отключиться.
Первым ясным ощущением было изумление от собственной глупости, словно она только что, широко шагая, с открытыми глазами попыталась войти в кирпичную стену.
Это Дарэм простонал сквозь стиснутые зубы – вот откуда взялся её сон.
И это Дарэм всё время
Мария вызвала «скорую».
– Он распорол себе живот ножом. Рана очень глубокая. Я не смотрела вблизи, но, по-моему, он мёртв.
Обнаружилось, что с марионеткой-диспетчером аварийных служб она вполне может говорить спокойно, а вот если бы пришлось повторить то же самое живому человеку, наверняка расклеилась бы.
Когда Мария повесила трубку, зубы у неё застучали, и она всё время издавала тревожные звуки, которые ей словно и не принадлежали. Она хотела одеться, пока не приехали «скорая» и полиция, но сил двигаться не было, и сама мысль о беспокойстве из-за того, что её застанут голой, казалась неимоверно малозначительной. Потом что-то нарушило её паралич, и Мария, поднявшись на ноги, принялась нетвёрдой походкой бродить по комнате и собирать одежду, разбросанную ими по комнате несколько часов назад.
Полностью одевшись, она неуклюже опустилась в углу гостиной, твердя про себя литанию самооправдания.
Самое худшее, что она сделала, – стояла рядом и позволила ему отключить собственную Копию.
Вскочив на ноги, она кинулась к ближайшему терминалу и подключилась к аккаунту проекта в JSN. Однако скан-файл Дарэма исчез, уничтоженный так же тщательно и необратимо, как её собственный. В контрольных записях не было ни малейшего признака, что данные могли сохраниться где-то ещё. Как и файл Марии, запись Дарэма содержала специальную пометку об исключении из автоматических ежечасных контрольных сохранений, которые делала JSN. Единственное место, где воспроизводились данные, – это внутри конфигурации «Эдемский сад», а все следы данной структуры были уничтожены.
Она сидела за терминалом и проигрывала файл с записью, на которой Копия-Дарэм проводил эксперименты, испытывая законы своей вселенной и радостно торопясь… к чему? К необъяснимой внезапной аннигиляции всего, что он намеревался положить в основу своего существования?
А теперь его труп лежит в ванной. Зарезанный собственной рукой, на своих условиях, павший жертвой собственной безупречной логики.
Мария зарылась лицом в ладони. Ей хотелось верить, что две эти смерти неравнозначны, и что Дарэм всё-таки прав. Что такое для Копии компьютеры JSN в Токио и Сеуле? Ни один эксперимент, проведённый в ТНЦ-вселенной, не мог бы доказать или