осветительную ракету. Немцы тут же среагировали, выпустив ракеты в нашем направлении, а уже следом ударил длинной очередью пулемет. Мне в спину вдруг вонзилась огненная игла. Крик боли непроизвольно вырвался из моей груди, и я упал. Рядом вскрикнул Пашутин и уткнулся лицом в землю. Несколько минут я лежал, хрипя и хватая ртом воздух, чувствуя, как внутри меня разливается жгуче-острая боль. Скосил глаза в сторону прапорщика. Тот лежал, уткнувшись лицом в землю, и глухо стонал.

Как я прополз эти полсотни метров, таща за собой раненого Пашутина, мне так и не удалось вспомнить. Просто что-то мне преградило путь. Только спустя минуту, словно сквозь вату, в мой мозг пробился вопрос:

– Ты кто?

Стоило мне понять, что слышу русскую речь, ответил:

– Свои, – и в следующее мгновение провалился во тьму забвения и уже не чувствовал, как чьи-то жесткие руки схватили меня и потащили по мерзлой земле к окопам.

Очнулся уже в госпитале. Какое-то время лежал и пытался вспомнить, как я добрался до своих окопов, но ролик воспоминаний упорно обрывался на ощущениях боли, темноты и холода, не давая при этом никакой картинки. Неожиданно я услышал рядом с собой голос:

– Ой! Наш богатырь, оказывается, очнулся!

Я попытался повернуть голову, но резкая боль в области груди заставила меня тихо охнуть и замереть.

– Тихо-тихо, миленький! Тебе нельзя двигаться! – стоявшая передо мной сестра явно испугалась. – Часов шесть как из операционной привезли. Ты полежи пока, мой хороший.

– Что… там?

Ответ был неопределенный, но сестра прекрасно поняла, что я хотел спросить. Видно, уже сотни, если не тысячи раз, она отвечала на подобные вопросы.

– Не знаю, миленький, но раз ты глаза открыл и спрашиваешь, значит, у тебя все хорошо. Ты не волнуйся. Врач, как только освободится, к тебе обязательно зайдет и все расскажет. Теперь, извини, мне бежать надо.

Где-то через час пришел оперировавший меня хирург. Под глазами мешки. Лицо серое от усталости и недосыпания. Некоторое время осматривал меня, трогал, щупал, потом накрыл одеялом, несколько раз огладил свою бородку и только потом сказал:

– Знаете, молодой человек, у вас здоровья на троих хватит и еще немного останется! К тому же вы очень удачливы. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца, не задев ни одной крупной артерии! Несколько дней полежите у нас, а затем поедете в Минск, в госпиталь. Выздоравливайте! А мне идти пора!

– Погодите. Спасибо вам, доктор. И еще вопрос. Не знаете, как там прапорщик Пашутин?

– Пашутин?

– Его со мной должны были привезти. Или он умер?

– Извините, у меня столько раненых, что я просто не в силах…

Впрочем! Сейчас! Сестра!

К нему тут же торопливо, чуть ли не бегом, подошла та самая женщина, с которой мне довелось говорить раньше.

– Валентина Тимофеевна, у нас есть раненый по фамилии Пашутин?

– Есть, Аркадий Валерьевич! Они вместе прибыли. Только тот в инфекции лежит. Кроме пули в плечо, он вдобавок застудил еще бронхи. В горячке, бедный, мечется.

Спустя два дня врач решил, что моя жизнь в безопасности, и дал разрешение пускать ко мне посетителей. Первыми навестить меня пришли охотники, с которыми я ходил в тыл. Им повезло больше, чем нам с Пашутиным. Прошли через линию фронта, как пошутил Лещенко, словно нитка сквозь игольное ушко. Еще спустя пару часов явились два офицера из разведки, которые попытались получить от меня дополнительную информацию по документам и картам, которые мы притащили. Следом за ними пришел капитан Махрицкий. Расспросив о здоровье, он, сразу перешел к делу:

– Я здесь по прямому поручению генерала. Он хочет знать, что произошло на самом деле.

– Спрашивайте.

– Вы с поручиком Мелентьевым нашли и убили немецких офицеров, которые надругались над вашей сестрой и его невестой?

– Да.

– Значит, то, что написано в письме поручика, правда?

– Не знаю, не читал.