– Думай, как нам добыть еду. Я забыл. Не помню. Как можно добыть еду? Деньги. Где взять деньги?

– У меня есть цепочка, – вдруг вспомнила Анька. – Когда ты завалил Механика, я у него цепочку сняла. Похоже, золотая. Сдам в скупку, и будут деньги! И поедим! Кстати, можно и так – выбраться наверх, подождать какого-нибудь прохожего и забрать у него деньги! Ты здоровый, любого осилишь! Только поймают ведь все равно, посадят. Всегда ловят. Когда серия грабежей пойдет, сюда столько ментов нагонят – дыхнуть нельзя будет! Не, не пойдет. Да и жалко людей. Представь, вот так – ты работал, работал целый день, всяких уродов облизывал… хмм… то есть мешки таскал, копал там или лес валил, а какой-то придурок взял и забрал у тебя все! Да еще и по башке надавал! Нехорошо это.

– Нехорошо, – эхом откликнулся Охотник. – А если это нехорошие люди? Как Механик?

– Тогда, да! – не задумываясь, ответила Анька и сладко потянулась. – Только как ты узнаешь, хороший он или плохой, если идет мимо и к тебе не пристает? Вот если пристал, начал грабить – тогда да! Можно его и завалить. И даже нужно! Мир будет чище, вони меньше. Вообще, знаешь, шпаны меньше стало. Ей-ей, спокойнее по улицам ходить. Вот если бы это были девяностые годы, и даже начало двухтысячных – тогда да. По улице пройти нельзя было – темно, грязно, ямы и помойки. Люди злобные! А как быть добрым, когда ты голодный? Особенно, когда мимо едут на дорогих машинах всякие там богачи. А теперь – чистота, порядок, везде улицы мостят, строят. У меня раньше клиентов было – просто не протолкнуться. А теперь что? Пусто! Свалили все на периферию, говорят, менты здесь щемят не по-детски!

– Что значит – щемят?

– Ну… это… преследуют, значит, гонят, заставляют работать, чтобы не пили, чтобы чистые ходили. Совсем зажали!

– Это же хорошо. Зачем пить яд? Разве плохо быть здоровой?

– Нуу… нет, конечно… Здоровой-то хорошо быть… ноо… да не знаю я! Вот жила я и жила! И прожила бы еще сколько смогу! А так – ни жратвы, ни выпивки! Кстати, а что ты со мной сделал, что я теперь водку не могу пить? Гипноз, что ли?

– Не знаю. Захотел, чтобы ты перестала пить. И ты перестала.

– Не знаю, не знаю… заладил свою «незнанку»! Тьфу!

Анька замолчала, потом снова потянулась к Охотнику и погладила его по руке:

– Юр, а я красивая? Ты бы хотел меня… нуу… как женщину? Я привлекательная?

Анька замерла, затаила дыхание. Охотник долго молчал, потом неуверенно выдал:

– Не знаю. Я никаких женщин не хочу. Хочу есть, отдыхать и вспоминать. Мне очень нужно вспомнить. Все вспомнить. Не знаю – зачем, но очень нужно. Мне кажется, это важно.

– О господи! Вот мечтала о принце, и он прислал мне принца – только импотента или гомика! Тьфу! Тебя к мужчинам, может, тянет? Мужчину хочешь?

– Нет. Человечину есть нехорошо. Это неправильно.

– Дурак! – Анька фыркнула и тихонько захихикала. – Я не про «есть» говорю, а про… хмм… ладно, проехали. А ты что, импотент? Не работает у тебя?

– Что?

– Да тьфу! Да погоди ты, не вертись! Да ничего я тебе не сделаю плохого! Лежи спокойно… вот так… так… нравится, да? Скажи – нравится?

– Да…

– Щас еще лучше сделаю…

Тишина, прерывистое дыхание, шорохи, потом Охотник коротко застонал и выгнулся, схватил Аньку за голову. Та замычала, дернула головой, вытерла губы:

– Эй, ты поосторожнее! Чуть башку не раздавил! Теперь вспомнил, что такое с женщиной? То-то же… Я знала, что тебе понравится. Слава богу, не импотент! Ты, видать, все забыл, как это – с женщиной! Давай, я помогу тебе… кстати, постираться бы нам. От меня небось воняет, как от… мда. Ходячая помойка, а не баба! Ну что, пойдем наверх? Ты знаешь, где можно выбраться наверх?

– Пока не знаю. Но узнаю. Только наверх нам еще нельзя. Там день, солнце. Надо вечером, ночью, иначе на нас могут напасть.

– Да уж… в такой одежде, как у нас… да еще грязной… Кстати, а ты где взял это барахло, с кого снял? Это же не твое, так? Не может быть, чтобы ты настолько похудел!

– Я взял его в шкафу. Очнулся где-то… меня там хотели зарезать. Я ударил нападавшего, потом пошел и взял из шкафа одежду. Надел. Там был еще один, он сидел за столом – я его ударил. А потом пошел по улице, сам не знаю куда. Вот тебя