Верас не смог бы вспомнить ни одного названия городков, деревень и невысоких местных вершинок, где ему доводилось применять силу: они слились в единую однообразную серую массу. Умом мужчина ещё помнил, за что начинал сражаться и чего хотел, но внутри поселилось равнодушное отупение. Он ощущал себя машиной, очень умным и опасным артефактом, послушным воле хозяина, а нынешние его хозяева… кажется, они сами его боялись и полагали, что Хаггар рехнулся. Во время войны ли, во время побега из тюрьмы или, может, ещё раньше, но мало кто не считал его опасным безумцем. Опасным, но до поры полезным.

Самого теневика подобное положение вещей устраивало. Он не желал никому ничего доказывать, и главное, что никто не пытался залезть в его душу и полечить её. Бывший владетель Верас — потому что сейчас владеть было особенно нечем — точно знал, что находится в своём уме, а безразличием и отупляющей усталостью он пытался заглушить те чувства, что болезненным нарывом зрели внутри.

Да, он не любил людей, презирал основную массу своих сородичей и не ценил отдельно взятую жизнь, если только она не принадлежала ему самому или кому-то из малого числа уважаемых им субъектов. Но… вот такого он не желал никогда в своей жизни. В самом начале он ещё искренне желал смерти горстке предводителей бунтовщиков с королём во главе и старался добиться этого, теперь же просто перестал понимать — а против кого он, собственно, воюет? Да что там он, знают ли ответ на этот вопрос те, кто принимает решения? Жив ли вообще король?

Там, в глубине себя, за стеной отчуждения, маг точно знал, кто именно умело раздувает пламя, почему и какими силами. И вот это осознание казалось куда хуже и страшнее безумия, пусть даже оно в самом деле сожрёт его разум и душу. Стесняться и стыдиться Хаггар попросту не умел, не тот склад характера. Но с другой стороны, назвать стыдом то чувство, которое поднималось в душе мужчины при размышлениях на эту тему, значило приравнять таз воды к океану или детские куличики в песочнице — к Ничейным горам.

Ужас. Обречённый, всепоглощающий ужас. Не животный, нет: животные не способны испытывать такой страх. Не неконтролируемая звериная паника, вызывающая стремление бежать не разбирая дороги, а холодное обречённое осознание, что именно он, именно его заигрывание с запретным поставило мир на грань катастрофы. Был ли он один такой, или дураков нашлось несколько, маг не знал, да и не хотел об этом думать.

Обо всём об этом. Хаггар очень не любил бояться и старательно отгораживался от страха спасительным равнодушием.

Безвластие, ожесточённые злые лица, война каждого с каждым, кровь, обильно смазывающая колёса хаоса, и смерти, много смертей — богатая жатва, которую брал своевременно заронивший в землю семена раздора Незримый. А силы для этого, благоприятный климат всходам дал именно жаждущий знаний и силы теневик.

Любого бога питают молитвы паствы, ритуалы и жертвы. Кто-то в качестве них берёт воздержание от удовольствий, кто-то — цветы и свежее молоко, кто-то просит жизни жертвенных животных. Последними вот уже несколько веков приходилось ограничиваться Незримому, но бог смерти помнил, какова на вкус человеческая кровь и жаждал, как и король Рубера, возвращения прежних времён. Хаггар же и ему подобные в своей спеси и честолюбии помогли божеству получить желаемое.

Конечно, не стоило решительно всё валить на Незримого. Не грозный бог отдавал приказы, не он плёл смертоносные чары, не он развязал братоубийственную войну. И первое время теневой маг ещё мог убеждать себя этими словами и спасаться за ними от осознания своей вины, но с каждым днём, с каждым боем, с каждым применённым разрушительным заклинанием всё менее надёжным становилось это убежище. И тогда появилась стена отчуждения и безразличия, отгородившая его от страха, чувства вины и остального мира.

Покончив с едой, мужчина отнёс посуду к полевой кухне, возле которой сейчас никого не было, и вышел из тёмного чрева шатра наружу. Мороз мелкими и пока совсем не грозными иголочками пощекотал нос, лизнул щёки шершавым языком. Он пока преданно вилял хвостом и заглядывал в глаза, но к вечеру окрепнет, и вот тогда уже покажет зубы.

Трое суток бушевала метель, но к утру наконец угомонилась. Сейчас небо стало тонким-тонким, почти белым, и через эту кисею норовило проглянуть солнце, предупреждая о надвигающихся холодах.

Уже начало весны, но весной пока даже не пахло. Природа, кажется, злилась на людей за их нестихающую склоку, или вовсе подцепила от них бешенство, но с начала войны погода как обезумела. Вправду гневались низшие боги, отвечающие за подобные вещи, или неуёмная человеческая волшба сказывалась на окружающем мире, или вовсе всё совпало случайно, но земля и небо будто сговорились извести людей. То засухи, то разрушительные ливни, то морозы в конце весны, то среди зимы оттепель, после которой мир сковал всё тот же безжалостный холод, заставляющий трещать от боли кору деревьев. Впрочем, смутно верилось, что боги таким образом пытаются призвать смертных к порядку: неурожай с последовавшим за ним голодом и эпидемиями никак не способствовали наведению порядка. Скорее, верилось, что на людей ополчились разом все небожители и решили как следует