мне.

– Я пришла к тебе с вопросом один-единственный раз. По поводу того, за что ответствен ты и только ты. И отплатил ты мне за этот поход со щедростью просто царской! Век не забуду! И еще удивляешься, что я не жду от тебя больше ничего хорошего? После всего того хорошего, чем ты меня за один сегодняшний вечер осчастливил? – Я, кажется, опять расплакалась.

– Перестань уже рыдать, будь так любезна. В чем суть проблемы: тебе не предложили поучаствовать? Так подходила бы сама, мне было все равно, взял бы и тебя.

– Сволочь!

– Думаешь? Знаешь, Ларис, я давно живу среди людей. Последние лет сто я на вашей стороне Бездны бываю значительно больше, чем на нашей. Но вашу убогую, ущербную мораль, хоть убей, понять не могу.

– Наша мораль ущербна? И это мне говорит сейчас существо, у которого она вообще напрочь отсутствует?

– Ваша, Лариса, ваша. Это вы простейшие и естественнейшие эмоции и действия обернули в саван запретного деяния, которое совершать надо непременно в строжайшей тайне, непременно вдвоем и чуть ли не самих себя стесняясь. Что порочного и запретного вы нашли в естественном желании обнять, приласкать, подарить и получить наслаждение? С какого перепугу вы пришли к выводу, что пожелать приласкать можно только кого-то одного, да причем за всю жизнь? Кто и зачем вложил в твою глупую детскую голову, что видеть, как разумные существа дарят друг другу самые яркие и положительные эмоции, – отвратительно? Наблюдать за скандалом, за дракой – это нормально, а за тем, как кто-то получает сильнейшее наслаждение – это, по-вашему, аморально!

– Ты все опять выворачиваешь наизнанку!

– Я говорю, что думаю. И действую, как считаю правильным. А теперь о моей отсутствующей морали. Я что, по-твоему, делаю в этой больнице? В распутстве и разврате погрязаю? Так секс с вампирами, смею тебя заверить, и насыщенней, и интересней. И безопасней: там уж точно никого не убьешь, слегка увлекшись укусом. А мальчик я – вот разве что тебе не глянулся, а для соплеменников своих весьма привлекательный, проблем с досугом не возникает. А я безвылазно сижу здесь. В вашей больнице. И спасаю жизни вашим людям. В условиях наступившего кризиса – без сна и отдыха. Понимая, что всех нам все равно не спасти, но кого сможем – по максимуму. Потому, что я могу их спасти, потому, что у меня есть опыт, потому, что я выносливее любого человеческого врача. И пользы от меня – вот в этих, кризисных условиях – тоже, соответственно, больше. Это меня отсутствующая мораль на такие поступки подвигает? Или еще какие отсутствующие у меня качества? Далее. Чем питаются вампиры? Ну?

– К-кровью, – не сразу поняла, чего он от меня хочет.

– Чьей кровью, совесть ты моя глазастая?

– В смысле? В основном – животных своих…

– Ай, какая умная, начитанная девочка. Садись, пять. И питаться нам требуется каждый день. Всего раз в сутки – но каждые сутки. Чтобы держать свою жажду в узде. Чтобы находиться рядом с людьми и не мечтать вцепиться вам в горло. И не вцепляться в голодном безумии. Знаешь, почему только Высшим вампирам разрешено пересекать Бездну? Потому что только мы в состоянии контролировать свою жажду даже в отсутствии регулярного питания. До рези в животе, до красных кругов перед глазами – мы способны себя контролировать, это наша честь, это наша гордость, это наше право называться Высшими. И эта человеческая страна – наша страна, страна, созданная теми, кто не позволил себе опуститься. Да, волею богов мы вампиры, но мы – не чудовища. До тех пор, пока мы сами себя уважаем. А мы – себя уважаем. И мы спасаем вас, помогаем вам, порой отказывая себе во многом. Где, Бездна тебя забери, ты видела животных по эту сторону Бездны?! Где они тут пасутся, в подвалах больницы?! Чем я, по-твоему, должен тут питаться, если у меня времени нет выйти воздухом подышать, не то что до дома доехать?! И даже при регулярном питании вампиру за один раз нужно очень много крови. Гораздо больше, чем можно взять у одного животного или человека, не отправив его при этом на тот свет. А вампиру, которого мучает жажда, и того больше. И самое сложное – это не удержать себя от укуса. Держаться можно. Долго. Самое сложное – это остановиться, когда ты начал пить. До того, как пить в этом теле станет уже нечего. И чем более голодный вампир – тем сложнее ему остановиться. После какого-то предела – уже невозможно. Даже Высшему. Поэтому, пока ты там так трогательно сокрушалась об аморалке, я больше переживал, чтобы все живы остались. И даже не поняли, чем они, собственно, рискуют. И для них для всех это осталось лишь милой сексуальной забавой. И в этом моя гордость. Моя честь. И моя мораль.

Я подавленно молчала. Я никогда не думала о вампирах так. Ну, пьют кровь. Ну, осознали людей разумными, позволили жить. Так сам говорил – у разумных и свободных кровь вкуснее, прямой резон. А тут – гордость и честь. Мы для них – возможность уважать самих себя и не чувствовать себя чудовищами? Но никто и никогда и помыслить не мог, чтоб Мудрых, Прекрасных, Пресветлых вампиров величать чудовищами. Это было какое-то невиданное кощунство даже для меня. Вампиры всегда были для людей – несущие свет. Свет знаний, свет истины. А сами они себя, выходит… ощущают? Есть в них, значит, осознание некой