понравилось. И какой такой свежий взгляд? С такими зубками взаимоотношения напрашиваются только одни. Те, о которых они предпочитают умалчивать.

– Ваше человеческое уважение к нам, вашим старшим братьям, всегда было высоко. И это оправданно. Невозможно отрицать значения народа вампиров в деле создания образованного и просвещенного человеческого общества. Но невозможно и не заметить, что с течением лет это уважение все больше превращается в обожествление. Но мы не хотим быть богами, мы хотим остаться вашими старшими братьями, вашими учителями. Хотим быть для вас живыми, а не застывшими в вечности идолами. И что может больше соответствовать этой задаче, как не те дружеские шаржи на народ вампиров, которые так талантливо и с такой любовью создала эта студентка.

Чувствую, что подступает истерика. Еще немного, и я начну хохотать, размазывая по щекам слезы, и даже врожденный талант вампиров переворачивать все с ног на голову меня не спасет.

– Впрочем, талантливые и остроумные художники встречаются не только среди людей. Мой коллега сделал в ходе этого заседания несколько набросков присутствующих здесь профессоров. Вы ведь позволите нам всем взглянуть, Анхенаридит? Полагаю, это неплохая основа для небольшой брошюры, которую университет выпустит… ну, скажем, к сентябрю. Вампиры глазами людей и люди глазами вампиров. Немного юмора, как мне кажется, пойдет только на пользу великой дружбе между нашими народами. Собственно, на этом у меня все, не хочу более мешать вашему заседанию. Коллега, вы хотели бы что-то добавить?

– Да нет, я полностью с вами согласен. – Светлейший Анхенаридит тоже поднимается и направляется к выходу. – Вот только один вопрос. Частный. Со следующего учебного года мне понадобится новая секретарша. Хочу взять себе эту студентку. Ева, вы не подскажете, по современным правилам она может просто перевестись с дневного на вечерний? Или ее проще исключить, а потом принять сразу на второй курс вечернего, как и положено секретаршу куратора, без экзаменов?

– Согласно действующим на настоящий момент положениям равно возможны оба варианта, – невозмутимо отозвалась декан. – Но первый вариант избавил бы нас от лишней бумажной волокиты.

– Это все, что я хотел узнать, – кивнул Великий. – Ах да, рисунки. – И он положил на длинный общий стол заседающих мою тетрадь. На открытом развороте радовали глаз изображения всех выступавших на этом долгом мероприятии. Нарисовано было мастерски. Вот только дружеским шаржем это можно было назвать еще с большей натяжкой, чем мои художества.

Я все-таки рыдаю. Или хохочу. Едва дождавшись, когда вампиры невозмутимо выплывут из аудитории, я складываюсь пополам, закрыв лицо ладонями, и тону в безудержном смехе. Или в плаче. Он все-таки меня спас. Я не знаю почему, я не знаю, чего мне будет это стоить, но из универа меня теперь точно никто не выгонит.

Меня отпускают минут через пять. Может, даже раньше. Что-то говорят, пытаясь сохранить лицо. Я плохо слышу, я все никак не могу успокоиться. Оказывается, я в самом деле уже со всем попрощалась. Со своим будущим, со своей мечтой, со своей судьбой. Я в самом деле верила, что это конец.

Анхен ждет неподалеку от двери. Один. Генеральный уже ушел. Подхожу, чувствуя себя нашкодившей собачонкой. Меня все еще трясет, и нет сил смотреть ему в глаза. А он молча обнимает и прижимает к себе, и я утыкаюсь носом в его плечо и закрываю глаза. И позволяю себе не быть. Стать невесомой пылинкой в волнах его ауры, молекулой воздуха, тенью вздоха. Он слегка поглаживает меня по голове и просто ждет, когда мои плечи перестанут вздрагивать.

– Пойдем, горе ты мое. – Со вздохом мученика он отстраняет меня и, чуть приобняв, подталкивает в сторону ближайшей лестницы. – Разговор будет серьезным. Это фарс закончился, а беседа еще не начиналась.

Всю дорогу до медицинского факультета он молчит. Просто идет впереди меня, не оглядываясь и даже не сомневаясь, что я следую за ним. Он прав, куда ж я теперь денусь. В университете меня отныне будут терпеть ровно столько, сколько согласен будет терпеть дорогой куратор. А вытерпит ли он меня еще пять лет? И что за бред по поводу секретарши? А Инга его ненаглядная куда денется?

Но он молчит и не оборачивается. И я молчу, волочась за ним, что собачка на веревочке. До факультета. До этажа. До кабинета. До стула возле его стола, куда мне молча указали сесть.

– Ну? – холодно интересуется наконец, усевшись в свое начальственное кресло и складывая руки на столешнице. – И что мы будем с тобой делать?

– Не знаю, – не поднимая на него глаз, отвечаю я. Откуда ж мне знать, что вы собираетесь со мной делать? Вот только чует сердце, не брошюру совместно издавать.

– Вот и я не знаю, – огорошивает он меня признанием. – Что это за безумие с рисунками?