До самого вечера я бегал по медсанбатам, больницам и госпиталям. В общем, там, куда свозили большое количество раненых, и адресам, которые у меня были. В полночь меня вырубило в одном из госпиталей для командного состава из-за полного отсутствия сил, и очнулся я уже утром. Обнаружил, что лежу под капельницей с глюкозой в одной из палат. Силы были, поэтому я незаметно для охранявших меня бойцов НКВД покинул палату, оделся на складе для выздоравливающих – форма была только командирская – и, долечив тех, кого вчера не успел, – меня вырубило на четвёртой палате, а всего было двадцать шесть, – побежал по следующему адресу. Листок пропал вместе с формой и обувью, но я помнил, куда направляться. К обеду я снова почувствовал упадок сил, но меня покормили, после чего я велел главврачу выйти на штаб фронта с сообщением, что я закончил, больше помощи от меня не будет, и побежал в сторону передовой.
Вот там пришлось удивиться. Обегал я Москву стороной и, надеясь найти линию фронта, которую собирался пересечь и добраться до отряда Зиновьева, обнаружил пустые окопы. Я видел три чадящие на ничейной полосе коробочки танков, да две были в глубине немецких позиций, так что наши, сбив немцев, рванули дальше, охватывая тех, кто сидел в городе. Гремело отовсюду, по освобожденной передовой, по расчищенным сапёрами позициям, следом за своими войсками шли тыловые подразделения. В этот момент меняла позицию гаубичная батарея и двигалась колонна с боеприпасами. Постояв ещё пару секунд над бывшей позицией немецкого пулемётного гнезда, я побежал дальше. Толчок, который был так необходим Жукову, им получен. По моим прикидкам, я поднял на ноги около пятидесяти тысяч человек, вот он и воспользовался ситуацией. Похоже, окружение немецкой группировки в Москве дело времени. Резервов у тех тоже практически не было, так что тылы были безопасны для наступления, и наши сейчас давили всё, что встречалось на их пути, замыкая колечко.
Зиновьев ждал меня. Я получил новый комплект формы, так как от прежнего опять остались одни лохмотья. В этот раз мне дали трофейное шёлковое нательное бельё, а также немецкий комбинезон танкиста со споротыми нашивками. Капитан несколько хмуро поглядывал на меня. Пришлось спросить, чем я ему не угодил. Оказалось, пока его партизанский отряд таскал трофеи уничтоженного батальона, в лесу создавая схроны с вооружением и техникой, трое часовых на базе вытащили из землянки комиссара и, собрав сухостой, живьём сожгли его. Зиновьев всех трёх арестовал, но встретил непонимание у всего отряда. Те действия часовых одобряли.
Посмеявшись, я посоветовал наказать часовых только за неисполнение и пренебрежение воинским долгом, то есть оставление своих постов. Ну, а за то, что они сожгли немецкого агента, ругать их не надо, да и благодарить тоже. Я намекнул капитану, что в следующий раз, если он не сможет остановить бунт, то пусть его возглавит.
Дальше мы быстро попрощались, я передал Зиновьеву ящик радиостанции и бумажку с записью канала для связи со штабом фронта – об этом Жуков меня попросил, прислав машину к предпоследнему госпиталю, – после чего мы с летунами направились ко Ржеву. До момента срабатывания портала оставалось около трёх часов, и я надеялся, что успею. Через час немецких истребителей, в связи с наступлением фронта, в небе хватало, но мы были на месте. Дважды за нами пытались увязаться «мессеры», но «ястребки», которых в небе тоже было немало, их отгоняли. Повезло, в общем. А так немцы были удивлены, откуда взялся самолёт с эмблемами британского гражданского воздушного флота.
Когда под нами оказалась нужная деревня, я попрощался с летунами и особистом партизанского отряда. Те собирались свернуть в сторону фронта, тут было чуть больше ста километров. У открытой дверцы меня поймал за плечо особист и крепко сжав пальцы, радостно прокричал в ухо:
– Радист только что поймал волну штаба! Наши замкнули колечко, немцы окружены!
Радостно похлопав его по плечу, я крикнул в ответ:
– Осталось усилить это кольцо, чтобы не вырвались, и перемолоть их там!
