– Простыл на ветру, поди, – едва слышно прошептал Игнат.

А потом не стало ничего. Мрак, идущий по следу от самого приюта, настиг его и лег на плечи тяжелой медвежьей шубой. Кажется, его довели до дома. Кажется, уложили в кровать и что-то насильно вливали в изъеденное палящим зноем горло. Прошедшие события переплелись в сознании Игната. И он уже не мог сказать, где заканчивается сон и начинается явь.

Вот тогда к нему и пришла мертвая Званка.

Сначала в дверь легонько заскреблись. Будто загулявшая кошка просилась обратно, в тепло и негу хозяйского дома. Игнат хотел открыть глаза, но не мог, слабость намертво пригвоздила его к постели. Но в горячечном бреду чудилось, что рядом раздаются мягкие, шаркающие шаги бабки Стеши. Как обычно, она с кряхтением пройдет в сени, неспешно отодвинет проржавевшую щеколду и скажет ласково:

– Ну, иди, иди домой, Муся. Иди, вот я тебе молочка налью…

И губы Игната шевельнулись, эхом повторяя за бабкой:

– Иди домой, Муся…

Но вместо слов вырвались только надсадные хрипы. В горле было горячо и сухо, легкие превращались в раскаленную от зноя пустыню. Тогда шаги возобновились снова.

Так мог идти очень старый или очень больной человек – шаркая и подволакивая ноги. Старый дощатый пол отзывался на каждый шаг легким поскрипыванием.

«Вот я тебе молочка налью…»

Игнату представилось, как в глиняную миску льется парное молоко. Легкий, журчащий звук. И запах свежести, скошенного луга, сырой земли…

Игнат вздохнул, закашлялся. Запах земли стал отчетливее, к нему почему-то примешивался другой – удушающий, гнилой запах разложения. Разве так пахнет молоко?

Он сделал над собой усилие и открыл глаза.

Комната была наполнена туманом. Стены качались и таяли, будто сотканные из паутинных нитей. И все предметы вокруг – облупившаяся печь, платяной шкаф и стол – дрожали и расплывались во мгле. Но тем отчетливее из этого колышущегося марева выступала надломленная фигура Званки.

Игнат сразу узнал ее и понял, что она всегда ждала его. Она всегда была здесь – молчаливая, неподвижная, как те неподвижные тени у плетня. Мертвая. Кукла, которой позабавились навьи, сломали и выбросили за ненадобностью.

Только теперь кто-то завел эту куклу снова.

Званка была облачена в белый погребальный наряд – длинную, до пола льняную рубаху. Ткань, уже подернутая тлением, по краям темнела и рассыпалась. Косы – эти солнечные, пышные косы Званки – лежали на худых плечах, будто мертвые змеи. В них были вплетены бутоны искусственных роз.

Званка шагнула. Ее острые ключицы, выступающие в широкий вырез рубахи, заходили ходуном. До Игната долетел еле слышимый звук ломающегося хвороста.

Покойница шагнула еще. Шаг получился скользящим, неровным. Тело мотнуло в сторону, и Игнат с ужасом увидел, как верхняя часть Званки сместилась вперед с протяжным мокрым хрустом. По ткани погребальной рубахи начали расплываться темные пятна.

«Я сплю, – подумал Игнат. – Сплю и вижу плохой сон».

Он хотел открыть рот, позвать кого-то на помощь, но язык прилип к высохшему нёбу. Мертвая девушка стояла в ногах. Провисшая рубаха лежала на ее груди изломанными складками. Вывернутые из суставов руки свисали, будто усохшие ветки. Потом лицо покойницы стало кривиться и мелко подергиваться. Губы приоткрылись, между ними прорезалась косая щель.

– М-м… – протяжно застонала мертвячка.

На Игната дохнуло смрадом болотной тины и прелой земли. От страха показалось, что он сам омертвел, а душа отделилась и теперь едва крепится к телу на каких-то невидимых тончайших нитях.

– М-м… – снова выдохнула Званка. Черная щель рта округлилась. С посиневших губ выплеснулась густая и темная жижа.

– М-м… м-мер… тва…

Ее рот был забит землей и грязью. Слова давались с трудом, но Игнат уже понял, что хотела сказать ему Званка.

«Мертвая» – вот что силилась произнести она.

От мучительных усилий губы покойницы исказились, и рот стал похож на округлую дыру колодца.

– В… в-во… – с новым выдохом на покрывало упало что-то извивающееся, белое.

«Черви», – понял Игнат, и желудок спазматически сжался.

Тем временем Званка мелко задрожала, послышались сухие щелчки крошащихся костей. Верхняя сломанная часть стала крениться, соскальзывать с гниющего остова, как соскальзывает подтаявший снежный шар с фигуры снеговика. Вот тогда Игнат нашел в себе силы и закричал.

Он кричал долго, надрывно, срывая и без того сорванное болезнью горло. Кричал на одной ноте и извивался на постели, чувствуя прикосновение окостенелых рук.

– Ну, тихо, тихо, тихо! – голос был мужским, басовитым, знакомым.

– На вот, Игнасик. Выпей, сынок, – другой голос прозвучал ближе, реальнее.

Игнат заморгал, мокрой ладонью вытер лицо раз, другой. Комната выступила из липкого тумана, приобрела очертания. И не было больше шатающейся фигуры мертвой Званки, а были только встревоженные лица дяди Касьяна и соседки Рады. И еще одно – незнакомое лицо молодой женщины. Она ловко выдернула из-под руки Игната градусник,