Пимы Игнат потерял бы, не будь они крепко-накрепко прихвачены к лодыжкам сдвоенной бечевой. На что Эрнест не преминул заметить:

– И тут как в воду глядел! Хитрый чертенок!

– Что ты меня все в черти рядишь? – огрызнулся Игнат.

Он обсыхал у костра, но тепла не чувствовал: зябко было плечам, зябко было и на сердце.

– Обиделся, значит? – Эрнест протянул парню флягу. – Вот, согрейся и зла на меня не держи. Ведь я каждый кустик знаю, а вот ты чуть зазевался и в болото угодил. У меня амулет целее будет.

Он довольно похлопал себя по груди. Игнат проглотил обиду и отвернулся, чуть пригубил из предложенной фляги. Горло свело горечью и жаром, только в груди не потеплело. Но Игнат не подал виду, поморщился, вернул флягу Эрнесту и сказал, будто ничего не случилось:

– Слышал я про болотниц. Откуда такая погань берется?

Эрнест пожал плечами.

– Оттуда, откуда все черти и прочая нечисть. Хочешь – думай, что это потусторонняя сила. А хочешь – что научный эксперимент. И так будешь прав, и этак.

– Знающие люди говорили, болотные девушки лишь в мертвяков перекидываются.

– А ты живого видел?

Взгляд бывшего учителя был внимательным и заинтересованным, словно говорил: «Все я про тебя, парень, ведаю. Дай только в догадках удостоверюсь…»

Поэтому Игнат буркнул недружелюбно:

– Не знаю…

Но сердце кольнула иголочка беспокойства. Как давно он расстался с Марьяной? Дни перемешались, слились в сплошную мглу. Безвозвратно сгинула в ней лекарница, как все дорогие Игнату люди. А если она не стерпела предательства? Если наложила на себя руки?

Костер выстрелил кверху облачком искр и пепла. Огненная волна омыла Игната, и все прочие мысли осыпались золой, оставив лишь одну отчаянную: «Этого не может быть… этого не может быть! Она ведь жива…»

– Обидел ты ее, – голос Эрнеста упал в пустоту, будто веревочная лестница в колодец. И Игнат в надежде ухватился за нее, переспросил растерянно:

– Обидел?

– Болотницы вину да тоску на сердце чуют. А в мертвых чаще всего оборачиваются потому, что живые перед мертвыми всегда виноваты. Но уж если увидел, что перед тобой живая явилась – значит, обидел ты эту женщину, а теперь совесть гложет.

«Все-таки жива…» – подумал Игнат, и мир снова обрел целостность. Но следом за облегчением пришла обида.

– А ты меня не осуждай! – хмуро сказал он. – Ты невинного человека едва на смерть не отправил. Не отдай я ключ – бросил бы погибать?

– Злопамятный какой! – Эрнест криво ухмыльнулся, и взгляд его потускнел. – Что ж мне теперь, при себе ружье или нож держать? Вдруг в ночи зарежешь?

Слова ударили, будто пощечина. Игнат вскинул голову, ответил жестко:

– Я свои руки кровью не марал и не замараю. Пусть твой поступок на твоей совести будет. Видно, есть у тебя темная думка, которая на подлости толкает.

– Будто у тебя нет? – насмешливо отозвался Эрнест. – Все мы, люди, грешники по своей природе. И тебя предают, и ты предаешь. И решения приходится принимать зачастую такие, что ради мечты через свои принципы и через собственную душу переступаешь.

Раненая спина заныла, будто слова Эрнеста обрели остроту и твердость егерского ножа и, кольнув, достали до сердца.

«Все мы грешные, Игнатушка…»

Как легко можно оправдать любой свой поступок! Неважно – таить ли черные мысли, или не подать милостыню нищенке, или убить человека.

– Грех греху рознь, – произнес Игнат и заметил, что голос его дрожит. – Оставить человека в беде – все равно что предать или убить. Ты не его самого убиваешь. Ты надежду в нем убиваешь. Веру во все лучшее, в хороших людей. А если потом он и с жизнью попрощается, то вся вина на тебе. Это ты оставил страждущего в трудную минуту.

– Ладно, помолчи уж! – прикрикнул Эрнест и вскочил на ноги. – Знаю все и свой груз вины на плечах несу. А с тобой я квитаться не собирался. С тебя и взять нечего. За душой-то ни гроша, одни фантазии да думки. Был ключ заветный – так и тот теперь у меня. Только я мужик не злой. Не корыстные цели преследую, а о сыне думаю. Коли сгину, кто его на ноги поднимет?

– О сыне поздно подумал, – жестко сказал Игнат и следом рывком поднялся с бревнышка, служившего ему лавкой. – Вот его-то ты в первую очередь и предаешь. Оставил мальца сиротой при живом родителе, а сам брагу хлещешь.

– Смотри, какой настоятель выискался. – Эрнест со злой насмешкой поглядел на Игната. – Тебе бы рясу да крест во все пузо – горазд будешь бабьи уши нравоучениями заливать. А уж как вешаться на тебя будут – куда там болотницам! – Эрнест засмеялся обидно и прибавил: – Головушка буйная, душа мятежная, кулаки по пуду. Даром что черт!

С еловых лап ухнула снежная шапка, и сердце Игната тоже ухнуло вниз. Обида и гнев захлестнули его с головой. Игнат сжал кулак и подался вперед, а перед внутренним взором возникло окрашенное кровью лицо грабителя в Сосновце. Парень видел, как нервно подрагивают веснушчатые пальцы бывшего учителя. Воздух между ними стал хрустким, как стекло. Ударишь – весь мир посыплется.