Очутившись во дворе, проследовала за ним к сараю. Внутри, оказывается, и гроб заготовлен был. Вот и как мы его вдвоем потащим? Как-то жутко от мысли, что уронить можем. Непочтительно это по отношению к усопшей. Но делать нечего, вынесли его во двор.

– Жди тут, – буркнул Кондрат и вошел в дом, а спустя пару минут вышел, неся на руках Агрипинино тело.

Уложил его осторожно в гроб. Поправил одежду, сложил сухонькие старушечьи ручки на груди покойницы. Перекрестился и взглянул на меня, словно чего-то ожидая. А я… я растерялась.

– Прощаться будешь? – говорит. – Я его сейчас заколочу, она так просила, чтобы вынесли уже закрытый и не открывали за пределами двора.

Это, наверное, была самая длинная фраза, что я слышала из уст этого человека. Подошла к гробу, коснулась прохладной руки. Мысленно попросила прощения и поблагодарила за все, а потом не сдержалась и поцеловала Агрипину в лоб. И тут показалось, будто в ответ мне пришла волна тепла и ласки. Словно приняла мои пожелания покойница и в ответ благословила.

Как тащили мы гроб на кладбище, отдельная история. Но да – умудрились ни разу не уронить. Там нас уже поджидала вырытая Кондратом яма, веревки для погружения, крест, пара лопат и венок. Опустить оказалось сложнее всего, но с горем пополам управились. Кинули по жмене земли на крышку. Помолчали минутку, да и принялись зарывать. Сформировали аккуратный холмик, Кондрат установил крест и сколотил по-быстрому скамейку со столиком, пока я венок пристраивала.

– Помянем, – говорит, выставляя на столик две граненые стопочки и маленькую бутылку водки. – Ты цветов ей потом принеси сюда. Только не садовых, она полевые любила.

В общем, все это мы умудрились до полудня сделать. Вернулась я в пустой дом совершенно выжатая как физически, так и морально. Прошла к плите, где отвар должен был стоять. Нашла бутыль двухлитровую с ним. Отлила в стакан столько, сколько мне почившая хозяйка всегда давала, выпила и пошла в нашу… вернее, теперь уже мою спальню. Кто-то, наверное, побоялся бы спать в комнате, где недавно ведьма скончалась, но меня Агрипина ни при жизни, ни после смерти не пугала.

В этот раз проспала я до следующего утра и никаких снов не видела. Встала, умылась. И с новой силой ощутила, как же не хватает мне Агрипины. Привыкла уже, что с утра стол накрыт и она суетится возле плиты, а тут никого – тишина. Заварила себе чаю, нашла слегка зачерствевшие лепешки и какую-то крупу, из холодильника достала кастрюльку, в коей, насколько я помнила, еда для Ночки была. Навалила в миску густого варева, раскрошила лепеху и пошла кормить свой не в меру разумный зоосад.

Погода с утра выдалась солнечной, будто вчера сама природа горевала о потере, а сегодня жизнь начала налаживаться и вошла в обычную колею. Покормив зверье, вернулась в дом, поела, спрятала неожиданно свалившиеся на мою голову сокровища, взяла с собой кой-какой провизии, да и направилась на вчерашний луг.

Пришла, расстелила покрывало и вспомнила, что колышки вчера так и не нашла, а два дня подряд на солнце печься чревато последствиями. Вздохнула и направилась в лес. Стоит ли говорить, что вскоре очутилась возле деревянного изваяния?

Стою. Смотрю. Ну вот надо же такое сотворить? Ведь как живой, не смотри что из дерева. И так захотелось его потрогать… В общем, не удержалась.

– Кто тебя сделал? – легонько проведя пальцами по грудине мужчины, прошептала я, поражаясь тому, что дерево теплое – будто живое. – Если Агрипина, то зачем? И ведь не спросить уже. Умерла она, – произношу таким тоном, как будто не сама с собой разговариваю, а изваянию рассказываю.

Сколько я так вокруг него ходила? Не знаю. Одно точно – потрогала и погладила почти все… кроме… ну, в общем, понятно – чего именно. Почему-то боязно этого места касаться было, хоть и любопытно. Однако помнила я про завещание честь беречь и про то, что синеглазый во снах не позволял ни малейшего физического контакта между нами. Почему? Ну про секс-то мне разъяснили, а просто прикоснуться почему нельзя?

Смешно это, но присела я рядом с этим изваянием и давай ему о своей жизни рассказывать, и казалось он слышал, понимал и даже сочувствовал, а в конце как-то даже на душе стало легче. И тут вспомнилось, зачем я, собственно, в лес пришла. Провела на прощание кончиками пальцев по щеке мужчины, улыбнулась грустно и пошла колышки для своего навеса искать. Нашла. Вколотила в землю, как и задумывала, привязала края простыни к колышкам и, довольная результатом, забралась под навес.

Лежу и глупо улыбаюсь, хотя явно ведь не время для радостей. Но почему-то после разговора с деревянным изваянием на душе так светло вдруг стало, что не улыбаться я просто не могла.

В таком вот радужном настроении и начала вспоминать следующий сон.

Начиналось все как обычно, и та – я, которая из сна, успела подумать, что мы с синеглазым этой ночью, как и прежде, останемся наедине, то есть вдвоем. События развивались вполне планомерно: приказ ласкать свое тело, мое привычное подчинение. Эти действия уже не производили на меня былого впечатления, утомленное хронической усталостью тело слабо реагировало на ласки, но постепенно физиология брала свое и да – я возбуждалась. Пусть и не до искр в глазах, как бывало прежде. И опять в тот момент, когда я уже готова была к довольно вялому, но все же оргазму, синеглазый кому-то приглашающе махнул.

Я замерла в предвкушении, не забыв предварительно прикрыться. Каково же было мое удивление, когда вместо давешней пары в комнату вошел незнакомый мне рыжеволосый молодой мужчина. Мягко говоря, не красавец, да и вообще ничем внешне не примечательный, а если учесть мою патологическую антипатию к рыжим… Проблема в том, что кому-то такой типаж, наоборот, кажется привлекательным, но я с самого детства никогда не дружила даже с рыжими девочками, мне был неприятен цвет их волос, светлая мягкая кожа с веснушками, и уж тем более обладатель всех этих достоинств никак не мог вызвать во мне физического влечения. Так и хотелось спросить: зачем он тут?