рассказывать про джихад, про честь, про воинов ислама, давали литературу, потом приглашали на квартиру. Не последнюю роль играл доступный секс – ухтишки или сестры вели собственный секс-джихад, практиковался никях – исламский брак, заключаемый иногда по телефону или через Интернет, это считалось «не грехом». На квартире много говорили про джихад, а потом выяснялось, что квартира принадлежит ФСБ или МВД и все это – провокация. Вызывали родителей, показывали кассеты с сыном, родители в панике начинали собирать деньги и откупать сына от ответственности. Иногда, чтобы веселее собиралось, задерживали сына и начинали бить дубинками в подвале, пытать. А если денег не было, то малолетний придурок шел в зону как террорист, там знакомился с настоящими джихадистами и чаще всего становился уже настоящим террористом, выйдя, уходил в горы. Аслан знал эти истории, как правозащитник, но знал он и о том, что в тюрьмах и изоляторах сидят настоящие террористы, бандиты, джихадисты, которые просто опасны для общества, знал он и подноготную таких организаций, как «Матери Дагестана» и тому подобных. Выпускать этих людей было опасно – но даже он, с его знанием истинного положения дел, не мог разобрать, где сидит реальный террорист, а где – скомпрометированный органами бедолага. А шли к нему родственники и тех и тех, и он понимал, что если он будет говорить «нет», то итогом может стать штурм СИЗО и освобождение всех уже по факту. Так что он говорил «да» даже и в тех случаях, когда не был уверен в правильности этого.
По крайней мере, хорошо, что наиболее опасные сидели далеко, на русских северах, мотали пожизненные сроки. Но уже подступали с ножом к горлу (пока не в буквальном смысле слова) и по этим, требовали ставить перед русскими вопрос об обмене заключенными. Он отбивался, как мог, понимая, что только амиров-пожизненников тут и не хватало…
А за счет чего платить зарплаты? Пенсии? Пособия инвалидам – притом что как минимум три четверти инвалидов – фиктивные, для пособия? Они пытались создавать рабочие группы, как-то выходить на русских – но все отчетливее рождалось понимание, что зарплаты упадут в несколько раз, а пенсии – хорошо, если они вообще смогут их платить. Потому что денег в республике просто не было и взять их сейчас было неоткуда, пока придут нефтяные и газовые деньги… и если придут, и если их не разворуют. Рождалось истинное понимание всей тяжести огромного кома проблем, который свалился на них подобно тонне кирпича с самосвала.
Министр юстиции Дагестана Аслан Дибиров дернулся и пришел в себя, ошалело смотря на свой стол и на недопитую кружку с «кофе». Рецепт кофе был испытанным – от трех до пяти ложек растворимого на кружку и столько же сахара. От подобного месива, проглоченного залпом (просто пить это было невозможно), тошнило, тяжко бухало в ушах и глаза лезли из орбит, а в желудке как будто кипяток был налит – но эта адская смесь позволяла держаться на ногах…
Он посмотрел на кружку, потом – на часы. Провел руками по лицу. Перед ним был заваленный бумагами стол, его подбородок неопрятно зарос щетиной, волосы, и так не слишком презентабельные, торчали сальными сосульками, а в голове была какая-то гудящая тишина. Подташнивало, но не сильно. Он все эти дни спал урывками, по два-три часа, у него не было времени привести себя в порядок, и он был в той же одежде, что и несколько дней назад. И он не знал, сколько еще так выдержит…
Рядом, на тумбочке, бормотало радио. Это была его идея – дать вещание в прямом эфире с чрезвычайной сессии дагестанского Госсовета. Надо было дать людям почву для сплетен и пересудов, отвлечь чем-то и одновременно показать, что власть в республике есть, хоть какая-то, но власть. Пока все не поняли, что власти-то и нет, и не ударились во все тяжкие…
Он прибавил громкость, пытаясь пропустить речь говорящего через себя и понять что-то изнасилованным нескончаемой усталостью мозгом…
…Киев является нашей древней исконной столицей, это бывшая столица тюркского каганата. Украинский флаг – это тоже наш флаг, хазарский. А хохол в переводе с тюркского означает «сын неба»…
Новый, неприятный звук ворвался в его кабинет, подобно хазарской коннице. Звонил телефон, мобильный, он взял трубку.
– Аслан Ахатович… с вами говорят из администрации президента…
– Да…
– Перед Драматическим театром собирается лезгинский митинг… тысяч пять уже… возможны погромы…
Звук пробивался как-то кусками, он с трудом улавливал смысл. Но понимал, что им на голову свалилась очередная проблема. Десятая – притом что девять предыдущих толком не решены, а к некоторым и не приступали еще…
Когда это кончится.
– Да… – пробормотал он, – еду…
И с ненавистью посмотрел на коричневую жижу в бокале…
Лезгины митинговали у русского драматического театра… точнее, и у него, и в нем самом. Это было массивное, построенное при Советском Союзе здание с приличной сценой и акустикой, одна из лучших площадок Махачкалы. Рядом с ним была площадь, сейчас митинговали и на ней – то есть как бы было два мероприятия, одно проходило в самом театре и включало только тех, кто мог пробиться в зал или был туда приглашен, второй митинг проходил прямо под стенами театра: поставили бортовой «КамАЗ», на него – неизвестно откуда взявшуюся усилительную аппаратуру (хотя такая есть в любом ночном клубе, достать не проблема), и с «КамАЗа» один за другим выступали ораторы.
