следующий алгоритм: под светом очередной осветительной ракеты, которые фрицы – и чего им, сукам, только не спится? – подвешивали над головой с идиотским постоянством, намечали предстоящий маршрут, максимум метров пятьдесят, иногда меньше. А потом осторожно продвигались вперед.
Часто приходилось менять направление, обходя особенно крупные скопления омерзительно воняющих трупов, что тоже требовало времени. Иногда, если Наметову что-то не нравилось впереди, надолго замирали, вжимаясь в воняющую тротилом землю и пропуская две-три ракеты. Затем шли дальше, с каждой минутой и каждым пройденным метром приближаясь к долгожданной цели.
И вот когда казалось, что уже все, добрались – до бруствера передовой траншеи и на самом деле оставалось всего метров пятьдесят, – везение внезапно закончилось.
Нет, фрицы нас так и не заметили, гораздо хуже. С рассветом – а небо на востоке уже заметно посветлело, и пушистые брюшка лениво ползущих по небосводу облаков залились робким розовым цветом – они начали артобстрел. Нам не хватило каких-то пяти минут.
Первый снаряд, нежно курлыкнув в небе, ударил метрах в ста. Короткий огненный всполох, заметный на фоне предрассветного неба куст разрыва – «миллиметров сто пять, если не все сто пятьдесят», – машинально отметил я – и сдавленный крик лейтенанта:
– Вперед всем, живо! Бегом!!!
И мы побежали. Под аккомпанемент все новых и новых разрывов, ложащихся все ближе и ближе – в барабанные перепонки стучал спрессованный воздух. Очередной снаряд ударил совсем рядом! Воняющая тухлятиной ударная волна, стукнув по голове и спине комьями земли, попыталась бросить меня на землю, но это ей пока не удалось – Серега схватил меня за рукав и поволок. От резкой боли в раненой руке хотелось заорать матом или на крайняк потерять сознание. Но лейтенант держал крепко.
Все, все, дальше я сам! Сам не знаю зачем, отпихиваю Наметова, который, не удержавшись на ногах, падает в старую, оплывшую от близких разрывов, воронку. Тем самым спасая Сереге жизнь. До изрытого пулями и осколками бруствера остаются считаные метры. Неужели успел?..
Тупорылая гаубичная граната – честное слово, обостренное выброшенным в кровь адреналином сознание ВИДИТ эту темно- серую чушку с медным направляющим пояском, на котором отпечатались нарезы ствола, – падает мне прямо под ноги. Взрыва я, разумеется, не ощущаю…
Последней осознанной мыслью оказывается: «Тенденция, однако! Каждый раз ухожу на «перезагрузку» от взрыва!»
Глава 22
Спать в любых условиях Батоныч научился еще во время службы в несокрушимой и легендарной. Ну, в смысле в ТОЙ несокрушимой и легендарной, которой он отдал не один десяток лет, а не в этой, что еще только предстояло стать таковой, как в словах известной песни, регулярно звучавшей на каждом торжественном мероприятии в честь Дня Советской Армии и на парадах. До появления которой, если память не изменяет, еще года два[68].
Вот и сейчас умаявшийся комбриг преспокойно задрых на сложенном в несколько раз чехле в боевом отделении родного «КВ». Спать ему не мешал ни стук барановской кувалды, коей мехвод аккуратно подбивал пальцы траков, ни негромкое лязганье инструмента в руках проводящего «регламент» дизеля Сереги Степановича. А больше в танке никого и не осталось: радиотелефониста он отправил разузнать относительно горячего питания, хоть и всерьез подозревал, что тылы все же отстали и снова придется перебиваться сухпаем. Гаврилов же потопал в кашаэмку к Очкарику с заданием связаться с разведкой и получить подробный расклад на данный момент.
Первым вернулся Степан: по броне простучали подошвы сапог и свесившийся в башню младший лейтенант осторожно позвал:
– Тарщ полковник, вы здесь? Разрешите доложить!
Проснувшийся за несколько секунд до этого – привычка, ага! Вторая, блин, натура, – Владимир Петрович приподнялся на импровизированном ложе:
