Людвиг снова прислушался к ржанию Мирты.

– Она говорит, что ты дурак. И что вы все ей дороги, а родня ее уже точно не признает. Так что попробовать можно, – добросовестно выговорил он. – Мама, ну почему ты их теперь не понимаешь? Я так много говорить не люблю!

– Ты?! – изумилась я. – Да ты болтаешь, не переставая!

– А Марк говорит, так неприлично. Надо быть молчаливым, вот как папа.

– При нас можешь говорить сколько угодно, – произнес Винсент. – А вот при чужих держи язык за зубами. И о том, что был жеребенком, молчи. Твою маму похитили феи, ты родился в их чертогах, вот и все. Но чужих ты увидишь не скоро. Сперва ходить научишься.

– Это можно списать на болезнь, – вставила Элла. – У родственницы госпожи Зонни такая, она почти не ходит, хотя в остальном ни на что не жалуется.

– Нет уж, мальчик совершенно здоров, я будто не чую! – вмешался Волк. – Просто равновесие на двух ногах держать не умеет, когда бы ему научиться?

– Вот ты и займешься, – серьезно сказал герцог. – Ты и так умеешь, и этак, тебе будет проще объяснить. Будешь дядькой при моем сыне? Ну а твой потом к нему в оруженосцы пойдет, он младше…

– Да неужто откажусь! – выговорил Волк, явно не веря своим ушам. – Мы с женой вам и так благодарны по гроб жизни, а…

– Болтать хватит, – оборвал Винсент. – У нас еще долгий путь впереди… и лучше нам, как в прошлый раз, возвращаться в сумерках, с этаким-то табуном!

Опушка встретила нас светлой зеленью и ярко цветущей мать-и-мачехой. Кое-где уже появились одуванчики и незабудки – тут было посветлее, чем в глубине леса, снег давно стаял.

– Сударь, – поклонилась я дубу, – как поживаете?

– Живем, – мрачно ответил он. – Скоро зацветем.

Я огляделась.

– А где же яблоня?

– Нет больше яблони, – ответил он и умолк. Потом добавил: – Идите уж, не травите сердцевину. Привык я к ней, старой…

– Дядюшка дуб, – сказал вдруг Волк. – У нашего дома Агата в том году посадила рябинку, помните, вы помогали растить? Вот беспокоится, как она там, не пропала ли зимой? Рябинка-то с той стороны, непривычная… Вы б не взглянули? Тут ведь недалече.

– Ну… отчего ж не взглянуть, – скрипнул тот. – Погляжу. А вы идите, идите прочь. Хватит тут шастать! То одни, то другие, опять всю траву вытоптали…

– Уже уходим, сударь, – церемонно кивнул Винсент и тронул Браста каблуками, походя швырнув в трясину горсть монет. Там булькнуло, но болотник не показался, только лягушки надрывались.

По гати мы проехали, как по главной улице, хоть и замызгались. Ну а пока отдохнули да перекусили тем, что осталось, вдруг встрепенулся Франк и заржал жалобно и призывно.

– Что он говорит? – спросил Винсент.

– Он с женой тут жил рядом, – ответил Людвиг, уплетая ветчину. Не сырое мясо, но такая еда ему была привычнее хлеба. – Вот где-то там… где зеленая крыша.

– Найти сможешь? – обратился муж к старому коню. Тот несколько раз кивнул. – Ну, раз мы тут, отчего ж не сходить? Заодно и проверим, выйдет или нет… Звали-то жену как?

– Ирма, – перевел сын. – Ирма Лотто.

– Все вместе пойдем? – деловито спросил Волк, превращаясь в человека.

– Да. Не возвращаться же потом. Оттуда как раз к колодцу выйдем, а там уж и до дома недалеко.

Наверно, дивное это было зрелище: по узким улочкам ехал сам Черный герцог с ребенком на руках, за ним я в оборванном бальном платье и сверкающих драгоценностях – спасибо, плащ прикрывал это великолепие! – да Элла с Волком и Дитрихом, все без седел и упряжи. Следом трусили разномастные лошади.

– Тут? – спросил Винсент Франка, когда тот остановился перед старой, но крепкой еще калиткой, недавно выкрашенной в зеленый, как и крыша. Тот молча кивнул. – Возьми-ка, Маргрит…

Он передал мне сына, спешился и окликнул сурового вида старуху, подметавшую крыльцо:

– Сударыня!

– Да, господин? – удивилась она, подняв голову и увидев такую пеструю компанию. – Доброе утро, господин.