Уголки его губ изогнулись, точно он с трудом сдерживал гнев, у меня же мороз по коже шел от такого взгляда. И спокойствия – с таким спокойствием можно говорить о погоде или о сезоне, но не о жизни и смерти. В том числе о своей.

– Если все так ужасно, как вы говорите, почему отец его не приструнит?

– Древний род, сильная кровь. Власть, влияние. Таким людям никто не указ, отец прощал ему куда более серьезные проступки. За ними есть кому подчищать.

Анри тяжело оперся о кровать, выпрямился и кивнул мне.

– Поднимись.

Я покорно поднялась и даже позволила ему нацепить на себя этот идиотский пояс для чулок.

– Ну, как тебе?

Теперь края полупрозрачной белой сорочки доходили до границы чулок, и смотрелось это… красиво.

– Отвратительно.

– Шикарно.

– Мерзко.

– Возбуждающе.

Он вел себя как ни в чем не бывало. О приступе напоминали только пятна крови на рубашке.

– Вы с ума сошли? – Я резко развернулась в его руках. – Вы только что чуть не отправились к праотцам, вы…

Анри равнодушно посмотрел в зеркало:

– Да, надо будет переодеться.

Всевидящий! Да что же он за человек такой?

Он развернул меня к гардеробной:

– Пойдем лучше выберем платье.

– Думаете, одна я не справлюсь?

– Пойдем.

Стоило ему распахнуть дверь, в глаза первым делом бросился синий шелк и тонкое белое кружево. Платье из магазина Хлои Гренье. Так вот почему меня с самого утра не подпускали к нарядам!

Подозрительно задрожали губы. Пришлось их поджать и сложить руки на груди, отгораживаясь от подарка. От Анри. От всего мира.

Почему он его купил? Почему сцепился с сыном делового партнера? Почему не стал ухаживать за мной, чтобы добиться расположения до свадьбы, но делает это сейчас?

Он не настоял на продолжении после завтрака, хотя мог отыграться на мне, как ему заблагорассудится. А я чуть не поседела, когда он свалился на этот дурацкий ковер в дурацкий узорчик! Да что там… до сих пор внутри все сжимается от страха, когда вспоминаю. И потряхивает, ощутимо так, до холодных пальцев.

Я должна что-то с этим сделать. Прямо сейчас. И кажется, я знаю что.

Я обернулась и постаралась вложить в голос весь внутренний лед, которого за годы накопилось предостаточно. Не так уже легко было это сделать, но я представила, что разговариваю с отцом.

– Я говорила, что мне не нужно это платье.

– Но оно тебе нравится.

Нравится – не то слово. А если представить, что это ваш подарок… Я мысленно коснулась ладонью переливающегося ярко- синего шелка. Платье не просто красиво, оно божественно. Наряд, в котором я заявилась к Уитморам, не идет с ним ни в какое сравнение. Перед глазами еще стояло мое отражение в зеркале – там, в магазине, я видела женщину на несколько лет моложе, даже черты лица странным образом смягчились. Неужели наряд способен так преобразить? Или дело не в наряде, а в том, кто на тебя смотрит?

Я до боли впилась ногтями в ладонь.

– Если вы еще не уяснили, мне не нужны ваши подачки. Можете его выбросить. Отдать бедным. Делайте с ним что хотите, но здесь ему не место.

Взгляд Анри потемнел до черноты, кажется, впервые за все время по лицу прошла судорога, исказившая привычное равнодушие. Он стремительно шагнул вперед, одно быстрое, едва уловимое движение – оглушительный треск ткани жалобным хрипом разорвал тишину. Я вздрогнула, платье свалилось к ногам надорванной тряпкой. Там, где по лифу струились ленты, сейчас болтались разодранные лохмотья, точно мертвая плоть, еще минуту назад бывшая живым человеком. Анри вышел из гардеробной, в комнате